АНАТОМИЯ СТРАХА

Нам-людям приятно тешить себя мыслями о своём превосходстве над животными по многим показателям. Но некоторые наблюдения заставляют усомниться в универсальности такого вывода. К удивлению, речь не о том, что животные умнее чем мы думали. Дело даже не в том, имеют ли животные свою собственную культуру, память о событиях и умеют ли они пользоваться инструментами, а как раз в обратном – это мы сами являемся куда более животными чем хотели бы себе в этом признаться. Удивительно сколь поразительно примитивными могут быть наши эмоции, особенно если речь идёт о страхе. О примитивном животном страхе. О том насколько древняя, в эволюционном смысле, часть мозга задействуется, когда мы испытываем травматические последствия войн или даже обычных автомобильных аварий. Эти события врезаются в нашу память и обрастают множеством негативных воспоминаний, которые заставляют на многие вещи реагировать не думая. Но разве это не животное свойство - реагировать не думая? Разве не способность думать отличает нас от животных? Однако, реакция на страх и у животных и у людей одинаковая – они замирают! Это - общее эволюционное свойство, которое связывает нас с животными. Но если для животных оно полезно, то современному человеку часто мешает нормально существовать. Как может современныйо человек научиться справляться со своими ретроэмоциями? Возможно ли перебороть всевластие древних областей мозга и научиться жить разумом, как и положено разумным?
 

Представьте себе, что вы вечером ведёте машину по тихой загородной улице и одновременно слушаете стереодиск Вана Моррисона. В какой-то момент на перекрёстке боковым зрением фиксируете свет фар машины справа. За долю секунды до того, как вы услышите скрежет металла о металл, ваше тело напрягается, кровь приливает, адреналин скачет вверх и время неимоверно замедляется. В момент удара вы замечаете совершенно не относящиеся к делу детали, такие как ядовито-оранжевого цвета куртку прохожего или клубком змей нависшие ветви кустарника над тротуаром. Доли секунды растягиваются в минуты, по истечении которых ваша искорёженнная машина оказывается придавленной к бордюру тротуара. 

Примерно так начинается повествование в мартовском номере Discover про некоторые особенности обычного страха, который возникает в стрессовой ситуации и имеет далеко идущие последствия для личности потерпевшего. Мы все наверное когда-нибудь находились в подобных ситуациях, пусть даже не в автомобильных авариях, но мало ли что в жизни экстремального случается? И тогда описанное становится очень знакомым. Представим себе, что мы попали именно в такую аварию. Прошло время, всё успокоилось, раны зажили, но едва ли не на всю жизнь останется душевная травма. Что это такое «душевная травма»? Есть ли в этом что-то такое существенное на что следует обратить пристальное внимание или починки машины будет вполне достаточно? Наверное вы будете опасаться ездить по вечерам, с подозрением относиться к тихим улочкам и перекрёсткам, а звуки мелодии Моррисона будут немедленно вызывать в памяти всю цепь событий того вечера. 

Страх устойчиво гнездится в памяти. Для тех людей, которые подверглись серьёзной травме, включая ветеранов войны или жертв изнасилования, воспоминания о пережитом ужасе порой играют доминирующую роль в дальнейшем формировании личности. Это - посттравматическое стрессовое расстройство. В настоящее время разгадка особенностей этого явления представляется одной из наиболее интересных в анналах современной нейронауки. 

Мы, разумеется, долго будем помнить, что с нами приключилось в тот вечер. Но вот интересный вопрос: будем ли мы хоть как-то помнить это происшествие если у нас, к примеру, отсутствует коротковременная память? 

Тут надо отвлечься и сослаться на фильм «Memento», в котором описывается жизнь главного героя Леонарда, в результате черепно-мозговой травмы потерявшего короткую память. Леонард помнит всё, что с ним происходило до травмы, но не способен удержать память о текущих событиях дольше пятнадцати минут. При этом он достаточно собраный и целеустремлённый человек, он всё записывает и фотографирует на полароид. Наиболее ценные сведения он татуирует на своём теле, чтобы в любой момент мог взглянуть и осознать нечто очень для него важное. Просыпаясь, он начинает день с того, что разглядывает свои надписи, рассматривает снимки, смотрит другие записи и в конце-концов делает вывод, что некого Джона Г. необходимо найти и убить – это становится сверхцелью. Параллельно идут воспоминания из прошлой жизни, когда он был агентом страховой компании и, в частности, один из его клиентов страдал подобным расстройством памяти. Но у компании были сомнения, не симулирует ли клиент хроническую забывчивость? К нему применили органический тест -предлагали поднимать предметы на столе, причём один и тот же предмет всё-время был под электрическим напряжением. Клиент получал удар, вскрикивал, но... на следующий день всё повторялось заново и испуга перед опасным предметом не возникало. Он всё так же спокойно его брал, всё также вскрикивал. В результате, агент страховой компании Леонард посчитал его симулянтом. Но симулянтом он не был. 

Не очень понятна интрига параллельной линии в фильме, поскольку авторы картины хорошо знакомы с этим заболеванием – даже при потере коротковременной памяти, память о пережитом страхе остаётся. Где и каким образом ? Неужели есть ещё какая-то память помимо той с которой мы каждый день соприкасаемся? И ведь есть такая память! Но давайте пока отвлечёмся от описания очень правдоподобно выглядящего фильма, который в статье тоже был помянут. Обратимся к ставшему классическим опыту столетней давности швейцарского психиатра Эдуарда Клапереда. Его пациентка страдала подобной забывчивостью – все полезные механические и смысловые навыки прочно сидели в ней, наряду с наиболее старыми воспоминаниями, но новые улетучивались в течение минут. Если доктор Клаперед отлучался на 15 минут, то им приходилось знакомиться заново. Они каждый день знакомились заново, каждый день при этом пожимали друг другу руки. Но однажды доктор решился на не совсем благородный по отношению к даме жест. В научных целях, разумеется, он зажал между пальцами кнопку и пациентка получила сильный укол во время рукопожатия. На следующий день она встретила его как обычно, не узнавая, они благожелательно представились друг другу. Но когда он протянул привычно руку, она свою протянуть отказалась. Она не могла объяснить почему. Нет, она не помнила ничего, что между ними произошло вчера, она не помнила ни лица, ни голоса, но каким-то загадочным образом она помнила свой испуг. И это было прочно связано у неё с рукопожатием. 

Примерно четверть века назад, юный аспирант медицинского колледжа Корнельского университета, что расположен на Манхеттене, Джозеф Ледо (Joseph LeDoux) подавал заявку на свой первый научный грант и был отвергнут, потому что учёные, рассматривавшие заявку, были убеждены, что эмоции научному исследованию неподвластны в принципе. Начинающий исследователь Джозеф в своих идеях исходил из того, что опыт Клапереда может быть изучен на животных. Если лабораторную мышь подвергать удару электрическом током и при этом подавать упреждающий звуковой сигнал, то вскоре мышь будет застывать в испуге от одного только сигнала. Эти опыты можно проделывать также с фруктовыми мушками, морскими улитками, даже с ящерицами – образец защитного поведения на страх везде оказывается одинаковым. После сигнала, обученное животное тут же застывает в шоке. Даже спустя десятилетия, у нас так на самом деле и не появилось полной ясности в вопросе как происходит такое обучение? Универсальность условного страха в царстве животных, в комбинации со способностью помнить даже при амнезии, делает очевидным, что здесь включаются иные механизмы памяти чем, скажем, при обучении езде на велосипеде или при заучивании наизусть названий столиц пятидесяти штатов Америки. 

Доктор Ледо начал работу по собственному почину, он хотел понять как пугающий звук проходит в мозг и каким образом образуется ответная реакция? При этом он пошёл новомодным для того времени путём исследования мозга, которым шли многие до него. Он хирургически удалял части мозга мыши, кусочек за кусочком, и смотрел, что из этого получится. Если был удалён специально выбранный кусочек, но мышь после этого всё равно была способна к обучению – значит не тот кусочек удалили. Но если она прекратила обучаться, то значит нашли нечто относящееся к делу. 

В принципе, у млекопитающих путь прохождения звукового сигнала известен – он идёт от уха через таламус к аудиторному участку коры головного мозга - аудиокоре. И вот здесь, при работе с этим участком мозга, началось необычное. Дело в том, что таламус - это не более чем релейное устройство, предназначеное для передачи сигнала дальше в пункт конечного назначения, в аудиокору. Странное дело, при удалении аудиокоры обучение всё равно оставалось возможным, а вот при удалении таламуса обучение становилось уже невозможным. Т.е. результат получался инвертным ожидаемому. Тогда доктор Ледо предположил, что таламус содержит ещё дополнительный адрес порта назначения сигнала, вдобавок к традиционному. Теперь, прослеживая пути методом последовательного удаления кусочков мозга, доктор Ледо проследил ход сигнала от аудиторного участка таламуса. Он вёл не к аудиокоре, как было положено, а к амигдале (amygdala) – миндалевидному комплексу, находящемуся в лобно-височной области головного мозга. Бинго! 

Хорошо известно, однако, что эта область мозга ответственна за эмоции. Имеется определенная зависимость между модальностью эмоций и нейрохимическими процессами в мозговых структурах. Так, в частности, депрессия связана с дефицитом моноаминэргических путей. Чувство страха, панические атаки, общую тревогу связывают с повышением уровня норэпинефрина, а также дефицитом гамма аминомасляной кислоты и серотонина в миндалевидном комплексе - амигладе. Агрессия наблюдается при избытке ацетилхолина в латеральном таламусе и недостатке серотонина в лимбической системе. 

Доктор Ледо удалил амигладу и мышь потеряла способность обучаться. Позже он исследовал литературу и обнаружил, что за амигладой числятся функции контрольного центра для управлением автономными функциями организма, такими как: реакция на испуг, учащение дыхания и сердцебиения. Он признался, что не рассматривал до этого амигладу как нечто для него существенное, но его опыты к ней привели. Таким образом он установил, что обучение ведётся двумя путями. Один - рациональный путь через сознание и другой иррациональный, врождённый - через подсознание. Назовём их соответственно верхним путём и нижним путём. Представьте, что вы идёте по лесу и видите краем глаза шевеление в траве, слышите характерный крадущийся шорох. До того как вы осознаете что это такое и до тех пор пока у вас перед глазами сформируется образ опасности в виде змеи, тело мгновенно застывает, сердцебиение учащается, потовые железы открываются. 

Информация от глаз и ушей доходит до таламуса и там раздваивается на два потока. Один поток идёт в кору головного мозга, где будет вестись распознавание объекта сравнением его с известными змеями, питонами, ужами и даже змееподобными порождениями из фильмов ужасов. Это довольно долгий процесс. Другой поток, с минимальным набором подробностей, идёт в амигладу, которая прямо подаёт команды на наборы типовых функций, которые в сумме определяют внешние проявления испуга. Ключевым отличием двух потоков является скорость реакции – у потока идущего по нижнему пути она намного выше, чем у потока идущего по верхнему пути. Разница колоссальная - от многих секунд для верхнего, сознательного пути, до долей секунды у нижнего, бессознательного. Почуяв опасность, мы мгновенно застываем и только потом пытаемся осознать что же это нас так напугало? Испуг опережает осмысление. 

Интересно, что вам совсем не надо обучаться этим защитным реакциям, тренировать отделы коры головного мозга на многочисленных примерах страшилок – тело само знает как ему поступать безо всякой тренировки. Оно знает это настолько хорошо, что мы даже не способны контролировать свои испуги. Нижняя дорога - это великолепный механизм самосохранения. Но при этом остаются вопросы: откуда амиглада знает про змей и как пациентка доктора Клапереда научилась бояться укола при отсутствии короткой памяти? 

Мы привыкли описывать память в терминах «хорошая память» и «плохая память». Как правило, это всё что нам от неё надо. Но сейчас мы уже знаем, что система памяти более разнообразная. Есть ясная и недвусмысленная память о нашем детстве, о том как играть с домашним питомцем и как учиться езде на велосипеде. Но кроме того есть ещё и память эмоций и она физически иначе устроена. Современные методы магнитного резонанса позволяют сканировать области возбуждения мозга и сейчас уже можно воочию наблюдать какие области мозга активизируются в зависимости от того какая память в данный момент задействована. Наличие второй памяти объясняет результат почти нечаянного эксперимента доктора Клапереда. У пациентки был повреждён отдел коры головного мозга, ответственный за формирование короткой памяти. Но при этом остался неповреждённым отдел эмоциональной памяти в амигладе. Она помнила страх, она знала с чем он был связан, но не осознавала чем он был вызван. 

Некоторые специалисты в области изучения мозга верят, что наша «система страха», как нарочно настроенная на змей, пауков или боязнь высоты, была сформировна миллионы лет назад, когда перечисленное было наиболее опасно для предков человека, и с тех пор она передаётся по наследству. Возможно, что именно поэтому гораздо легче сформировать фобию к безобидным паукам чем к электричеству, от которого гибнет несоизмеримо больше людей. 

В 2001 году доктор Макгоу (McGaugh) из калифорнийского университета в городе Irving, опытным путём установил, что эмоциональная составляющая памяти в амигладе обучению не подлежит. Мышам вводился специальный препарат, улучшающий память за счёт усиления синаптической поводимости нейронов мозга и, в результате, мыши лучше помнили шок от электрического удара. Это означало, что кора головного мозга активно участвует в формировании соответствующей эмоции страха. Но если подавить функцию амиглады, то стимуляция коры никакого влияния на обучение не оказывает. Иными словами, чтобы кора выполняла нормально свои функции, требуется нормально функционирующая амиглада. По сути дела, амиглада лишь указывает на какие страхи реакции должны быть более или менее сильными. 

Отрицательные эмоции, раз появившись, очень трудно искореняются. И даже анатомически, стволовые пути, ведущие из амиглады в кору многочисленны, а в обратную сторону редки. Похоже, что жизненная важность страхов и дурных эмоций заставляет мозг цепко держаться за них, не позволяя слишком рано успокаиваться - в отдельные моменты страх берёт верх и не позволяет разуму ничего с этим поделать. Возможно даже, что это свойство является наследием очень древних времён, когда наши предки были окружены бесчисленными хищниками и надо было как-то выживать. Тогда оно было необходимо и полезно, но вряд ли оно настолько необходимо в современном цивилизованном мире. 

Если описанное в начале автопроисшествие привело к повышенному вниманию и осторожности на дорогах, то это хорошо, но если вы стали откровенно бояться ездить в темноте, то это уже череcчур. Сейчас одним из насущных вопросов нейронауки является вопрос: как научиться бороться со всевластием амиглады над нашим мозгом, как уменьшить её влияние до разумно необходимого и разумно достаточного уровня, чтобы дурные воспоминания и чрезмерные эмоции не вредили организму в целом? 

Возьмём трагическое событие, которое произошло в Нью Йорке 11 сентября 2001 года. С тех пор многие люди стали бояться работать в небоскрёбах или даже появляться в центре Манхеттена. Доктор Ледо подозревал тогда, что эти досадные фобии будут у ньюйркцев в течение долгого времени и с ними надо будет как-то бороться. Для лечения синдрома недостаточно избавляться от тяжёлых воспоминаний, необходимо перетренировать амигладу для новой реакции на виды небоскрёбов, которые пока что являются триггерами для запуска потоков отрицательных эмоций. 

Проблема состоит ещё и в том, говорит доктор Ледо, что наличие устойчивой связи между действием и наказанием в конце-концов приводит к упадку духа и потере контроля над жизненными ситуациями. Вместе с тем, есть обнадёживающе любопытный эксперимент. Представим, что мышь в ходит в клетку A. Постоянный звуковой сигнал начинает затихать и в этот момент мышь получает удар током. Она застывает в шоке. Пусть теперь эта же мышь заходит в клетку В. Звуковой тон начинает спадать и она тут же привычно застывает в ожидании удара. Но если она сделает ещё шаг, тревожащий звук пропадёт полностью. Со временем мышь осознаёт, что оказывается лучше быстро пробегать клетку чем стоять на месте и ждать удара. Таким образом, с помощью нового действия, она может предохранить себя от преследующего её страха. 

Здесь важно добиться, чтобы мышь сделала первый шаг, а для этого надо понимать, что амиглада ведёт к стандартной реакции, которую необходимо переключить на другую. Но как переключить поток с нижнего пути на верхний? Как переобучить с застывания на месте на нечто более осмысленное? Представьте себе, что вы вдруг услышали рокот вражеского аэроплана над головой. Вы можете застыть на месте в шоке, как того требует амиглада, а можете сделать шаг к выживанию. С каждым шагом обучение правильной реакции на страх всё больше переходит от амиглады в сторону коры, в сторону осознанной необходимости.

Уже найдено фармакологическое лечение посттравматического синдрома современными бета-блокираторами. Отдельные воспоминания в коре ведут к дурным эмоциям, задействующим амигдалу, эмоции же вызывают в памяти всю цепь неприятных воспоминаний. В результате, возникают циклические воспоминания, которые всё усиливают и усиливают отрицательный эффект, как буксующее колесо прорывает всё более и более глубокую яму при каждом нажатии на педаль акселератора. Бета-блокираторы позволяют разорвать этот порочный круг, удерживая память от образования клубоких травмирующих рвов. Сорок пять лет своей жизни я изучал мышей, говорит доктор Макгоу, и наконец из этого вышло нечто полезное для человека. 

Реакция на испуг относится к вопросам жизни и смерти. Наверное поэтому она такая древняя и такая ригидная. Мир давно ушёл вперёд, мир давно стал менее опасен в одном и более опасен в другом, но старые страхи в нас по сию пору живы. Обратите внимание на фильмы ужасов, которыми так насыщен Голливуд: огромные паутины, немерянные пауки, клубки шипящих змей или щупалец в виде змей, огромные разверстые пасти с клыкастыми зубами, рычание, рёв, зависание над пропастью на неверном кончике верёвки и прочая, и прочая. Даже если дело происходит на далёкой планете или в далёком будущем – образцы для страха от этого не меняются. С тех давних пор появилось много новых опасностей и автомобильные аварии уносят куда больше жизней, чем змеиные укусы Но мы их боимся куда меньше, чем змей и волков. Не леденят нам душу даже атомные бомбы, а вот змеи всё также леденят, как леденили они души наших неимоверно далёких предков миллионы лет назад. Разумеется, в условиях столь бурного технологического прогресса эти атавизмы чаще мешают, чем помогают нам жить. Когда ещё эволюция сделает корректировку на изменение условий существования, сколько сотен тысяч лет ей на это понадобится? А человеку уже сейчас надо уметь бороться со своими древними фобиями, чтобы не они определяли как нам жить, а разум. 

В заключение отметим, что эволюция создала весьма элегантную систему взаимодействия древнего инстинкта и системы обучения. Панический страх, наряду с прочими эмоциями, предназначен держать нас подальше от всяких опасных хищников, многие из которых на самом деле давно уже не существуют. Их нет, но они через эти страхи всё так же властвуют над нами, заставляя в ужасе застывать на месте, обливаться холодным потом, не решаясь что-то предпринять для своего спасения. Мы всю оставшуюся жизнь помним и страдаем от событий, которые давным-давно уже в прошлом и не имеют шансов на повторение. Зачем нам это? Зачем нам быть рабами своих эмоций, порой заставляющих совершать поступки, рациональный смысл которых ни осознать, ни объяснить мы не в состоянии? И ведь в большинстве случаев причиной – всё тот самый иррациональный, леденящий душу и сковывающий тело древний животный страх.