• Седьмой
• Людмила
• Временная петля

         Самолёт антарктической экспедиции с группой ученых-зимовщиков летел над покрытыми вечным снегом горами ледового материка. Погода явно портилась, к тому же начались проблемы со связью. Надо было возвращаться, но желание пройти намеченный профиль оказалось сильнее и они полетели дальше. Возвращались уже в условиях сильнейшей турбулентности воздуха, почти вслепую. К тому же явно  заблудились, горы всё стлались внизу и не  кончались, зато кончалось горючее. Приняли решение об аварийной посадке. В горах посадить самолёт было особенно трудно и без аварии не обошлось. Подняв тучи снега, самолёт ударился о какой-то невидимый под снегом кусок скалы. Он резко дёрнулся, встал кабиной на дыбы, затем, перевернувшись вокруг оси, с размаху грохнулся и проскользил дальше к подножью горы. Вокруг продолжала бушевать метель.  Пилот погиб сразу, штурману тоже не повезло – он ещё какое-то время был жив. Зато среди пристёгнутых ремнями пассажиров, серьёзных повреждений не было. 
         Через три часа метель утихла и стало ясно, что пора принимать какое-то решение. Рация была разбита, помощи ждать неоткуда – никто не знал где они. Разумеется, их будут искать, но вряд ли здесь. Последнее сообщение с самолёта было о возвращении на базу. Это было очень неразумно лететь дальше, но прошлого уже не вернуть. Сейчас не оставалось другого выхода, кроме как, примерно сориентировавшись на местности, двинуться в направлении лагеря, туда где их смогут найти. Собрав одежду, еду, самое необходимое, шестеро двинулись в путь. Направление было выбрано очень приблизительное, в сторону ближайшей лощины между горами. Все конечно понимали, что их шансы минимальные, но предпочитали об этом не говорить.
         Снег не был рыхлый, поэтому шли поначалу споро, но через несколько часов стали заметно уставать, темп снизился и настроение явно падало. Хорошо хоть, что можно было не опасаться наступления темноты – полярный день длинный. Колонна растянулась и еле плелась. Сделали привал, перекусили молча и поплелись дальше. Цепочка следов тянулась в бесконечность и впереди не было ничего – лишь белое безмолвие на сотни километров во все стороны и никакой надежды. 
         Когда крик прозвучал в первый раз, они ему не поверили, он был нереален и мог возникнуть только в голове, как плод галлюцинации. Они ещё долго смотрели отупело обернувшись на маленькую фигурку человека, которая бежала по направлению к ним. Это был человек, но это было совершенно невозможно. Он был невысокого роста, в распахнутой лётной тужурке и сбитом назад меховом шлеме, из-под которого виднелись мокрые от пота светло-рыжие волосы. Круглолицый и веснушчатый, с широко открытым в учащенном дыхании, большим ртом и рядом крупных белых зубов - он выглядел персонажем старого голливудского фильма. «Вот чёрт, нашёл вас-таки!» - он широко и радостно улыбался.  Из дальнейшего следовало, что помочь он им ничем не мог – Пит, так он назвался, входил в спасательную команду и летал одиночкой над малоперспективным для поиска районом. В какой-то момент он увидел сверху следы, но сообщить об этом не сумел – связь загадочным образом и у него не работала. Пролетев вдоль следов, он обнаружил полузанесённый снегом, разбитый самолёт. Пит делал круги, пытаясь привлечь внимание, потом всё-таки решился произвести посадку, чтобы самому убедиться, есть ли там кого спасать. Наверное что-то в этот день было на небесах не так, садиться на столь коварную площадку конечно не стоило, но он сел и остался жив, хотя самолёт потерял. У него были лыжи, и встав на них Пит погнался по следам за ушедшими. 
         Ситуация не улучшилась – вместо шестерых их теперь стало семеро и никто в целом мире так и не знал где их искать. Возможно, кто-то догадается искать в этом районе пропавшего Пита, но начавшаяся позёмка быстро заметала следы и теперь искать их было, что иголку в стоге сена. Зато у Пита оказалась карта и он довольно неплохо ориентировался на местности. Оказалось, что они выбрали не самое лучшее направление похода и теперь, петляя между горами, двигались в безлюдную белую пустыню. Пит деловито взял ситуацию в свои руки, прочертил новый маршрут, оценил необходимое для похода время и проверил заодно запасы провианта. Выходило, что всё на пределе – если жёстко выдерживать режим похода и жёстко экономить продовольствие, то можно было бы добраться до одной из международных антарктических станций.  Две недели пути, почти без еды, минимум отдыха, искать их так долго не будут, значит рассчитывать можно было только на свои силы. Это была лишь соломинка, но потерявшие всякую надежду люди, с воодушевлением ухватились за неё. Это была надежда, это был вызов.
         Они шли две недели, на привалах неутомимый Пит рассказывал разные байки из жизни лётчиков полярной авиации. Остальные присоединялись как могли, вспоминали многочисленные истории из давних студенческих времен, а потом шли дальше, упорно и молча, наматывая километр за километром до очередного привала.
         Они дошли. Взойдя на очередной перевал, вконец измученные долгим переходом, увидели вдали за серией мелких холмов, разбросанные по бесконечной плоскости параллелепипеды научной станции. Выглядели дома совсем крошечными, до них было ещё идти и идти. Семеро сделали последний перерыв и двинулись в последний бросок. Заметили их, когда они, исхудавшие и смертельно уставшие, подошли к станции. Было много удивления от встречи, но всё это было как во сне – их уже никто не ждал, даже не мечтал увидеть в живых и смесь радости с удивлением читалась в глазах гурьбой высыпавших наружу полярников. Сутки они под наблюдением врача приходили в чувство, отсыпались, отогревались. Потом собрались вместе в большой гостинной и их начали засыпать вопросами.
«Постойте, давайте подождём Пита, без него неудобно начинать». 
«Какой Пит?». 
«Да наш седьмой, лётчик».
«Не было лётчика, вы пришли вшестером».
«А где Пит? Куда он делся? Надо обязательно найти Пита!».

         Пита так и не нашли. Облёты окрестностей ничего не дали, хотя была ясная погода, и их следы от места последнего привала всё ещё были вполне отчётливые, никаких следов в сторону не было и даже не было следов его лыж. Большую часть маршрута проехали на снежном вездеходе, тщательно высматривая по сторонам. Ничего. Вдобавок оказалось, что в полярной авиации нет ни одного Пита и никакие больше самолёты не пропадали. Откуда Пит взялся? Стали вспоминать всё, что о нём знали. И тут выяснилось, что за пределами самого общего образа, никаких деталей не сохранилось в памяти. Точнее, помнили многое, но показания неимоверно расходились и свидетели событий недоумённо взирали друг на друга. 
         Прошли годы, вспоминать про Пита в разговорах, путаясь при этом в подробностях, было неудобно. Со временем, потихоньку он выветрился из памяти, оставив лишь какое-то смутное воспоминание, что Седьмой всё-таки был. 

Сентябрь, 10, 2002

         Весеннее солнце через высокое окно аудитории ярко светило на испещренные многолетней настольной письменностью столы, слепило глаза и мешало видеть что там происходило у доски. У доски преподаватель что-то рассказывал про тонкости программирования на тогда очень модном языке Си. Писал какие-то вымученные примеры, бубнил что-то невразумительное, доверия к изложению у меня не было никакого. Он явно плохо знал тему, но послушная аудитория изображала внимание и старательно скребла перьями, передирая с доски каждую буковку. Слушатели курсов повышения квалификации ЛИМТУ были в основном приезжие из провинции, и по большей части молодые симпатичные девчёнки. Но держались они стайками – попробуй подкати. Я с Си был хорошо знаком, за плечами была уже не одна тысяча строк отлаженного кода, а на курсы пошёл, чтобы немного пофилонить от работы, а тут тебе ещё и разнообразие и полезный сертификат по окончанию. 
         Сейчас я не столько слушал, сколько занимался неторопливой беседой с сидящей рядом красоткой Людмилой. Поначалу она меня, как самого сведующего, деловито спрашивала о программировании, а потом разговор плавно переехал на стандартный набор нескончаемых тем двух молодых и разнополых. Людмила была постарше основного молодняка и ярко красила губы красной помадой, что в сочетании с непроницаемо чёрными глазами придавало ей вид видавшей виды женщины-вамп. Однако была она весьма интеллигентна и в беседе исключительно  приятна. Так мы с ней и проболтали, а потом шли вместе к метро, перепрыгивая через весенние талые лужи, я галантно подавал руку, она была весела, шутила и чем дальше тем более очаровательна. Я пропустил свой переход на Техноложке и вышел вместе с ней на станции Финляндский Вокзал. Беседуя, прошли по улице Комсомола и завернули под сводчатую арку. 
«Я здесь живу», сказала она, остановившись. Людмила была замужем и продолжения отношений в более интимную область не предполагалось. Я попрощался и повернулся было к выходу на улицу. Но на улице свершилось очередное чудо капризной питерской погоды и вместо солнца там уже усердно лил дождь. Странно, что я даже не заметил его начало. Недоумённо повернувшись, я увидел, что Людмила всё ещё стоит рядом, совсем близко, ближе чем это позволяют приличия для случайных знакомых. Её чёрные глаза в полутьме казались совсем огромными и были без сомнения призывными. Влекомый какой-то древней и властной силой, я наклонился и прикоснулся своими губами к её губам, при этом отчётливо ощутив сладковатый вкус помады. Она обвила руками мою шею и... .

         И тут я проснулся. Это был сон. Это был всего лишь сон. Всего-навсего сон. Это был странный, до невероятности отчётливый сон со всеми подробностями и деталями, цветами, звуками и запахами, какого я никогда в жизни не видел. Я ещё долго мотал головой и жмурил глаза, пытаясь сбросить наваждение, видение, которое казалось такой же реальностью как и окружающие меня стены, холодный пол под ногами и серый утренний пейзаж за окном. Дикая странность этого сна была в том, что в нём не было ничего сюрреального, нелепого, того чем отличается сон от яви. Но надо было бежать на... курсы в ЛИМТУ. 
         Я действительно посещал эти курсы, действительно там была эта Людмила. Но только я на неё не обращал ровным счётом никакого внимания. Сказать честно, куда больше меня привлекла совершенно очаровательная Альфира из Набережных Челнов. К тому же я не мог сидеть ни с кем рядом, кроме как с двумя своими сотрудницами – Ирой и Надей, которые зорко следили за моей нравственностью и старательно перехватывали любые взгляды, если они только не были направлены в сторону преподавателя. Альфира сидела как раз в первом ряду напротив доски, поминутно поворачиваясь к соседке. Юный профиль был просто потрясающий. Им-то я и любовался, а вовсе не доской. 
Как ни крути, а Людмиле в этой истории места не было – она сидела в стороне, вне безопасной зоны обзора. Так я думал и размышлял, всё больше убеждаясь в нелепости виденного ночью. Хотя, твёрдо решил вечерком сон записать. Дело в том, что я вообще крайне редко помню что мне снилось, а уж чтобы так живо и со всеми подробностями – так просто никогда.
         Я появился в аудитории раньше моих девушек, сел на привычное место и достал конспект. Девушки задерживались. На улице распогодилось, ветерок разогнал тучи и весёлые солнечные лучи залили помещение. Аудитория понемногу заполнялась, вошёл преподаватель, аккуратно закрыл за собой дверь и занял место у доски. Буквально тут же дверь снова открылась и явилась та самая Людмила. Пройдя вдоль прохода, она обнаружила, что её привычное место уже кто-то занял, пошла дальше, высматривая свободные места. Рядом со мной было целых два, ... как-то сразу противно засосало под ложечкой и я впервые остро почувствовал, что мне снилась отнюдь не фантазия. Она села рядом через сиденье, молча и деловито достала конспект. Но уже через минуту о чем-то спросила полушёпотом и придвинулась ближе. Я услышал в дыхании знакомый еле ощутимый запах её помады и окончательно почувствовал себя пойманным в какую-то западню. Но послушно отвечал и не противился судьбе – пока было скорее любопытно насколько далеко протянутся совпадения. Открылась дверь и вошли две мои изрядно опоздавшие подруги. Проходя мимо нас, они дружно фыркнули и отправились на задние свободные места. Вот теперь уж точно всё было как во сне – мы были рядом одни и ничто развитие событий не сдерживало.
         Мы с Людмилой проворковали всё занятие. Когда прозвенел звонок, я стал собирать бумаги. Проходя мимо нас, Ира спросила «Ну, ты идёшь с нами?». «Да-да», сказал я, «Конечно». Но коварная исполнительница воли рока задала «последний очень важный вопрос», девушки посмотрели понимающе, Ира махнула рукой обреченно и они исчезли за дверью. Мы вдвоём шли к метро, перепрыгивая через весенние талые лужи, я галантно подавал руку, она была весела, шутила и чем дальше тем была более очаровательна. Я пропустил свой переход на Техноложке. Я действительно намеревался выйти, я очень не хотел подчиняться какому-то неведомому мне року. Но она невинно задала очередной вопрос и,... я вышел вместе с ней на... станции Финляндский Вокзал. Всё также беседуя, прошли по улице Комсомола и завернули под сводчатую арку. Я её никогда прежде не видел – мрачноватая кирпичная арка старого Питера, я здесь вообще никогда прежде не бывал, но место это было из серии «deja vue» - всё это уже видел где-то неизвестно где, в каких мирах, в каких пространствах? 
Судьба упорно игнорировала мои слабые попытки изменить что-то, что ею же предначертано, и я практически перестал противиться. Но чувствовал себя всё-же очень и очень странно, если не сказать более. «Я здесь живу», сказала она, остановившись. Сказав нескольколько обязательных в таких случаях фраз, я попрощался и решительно повернулся к выходу. На улице, как и положено по сценарию, моросил дождь. Я обратил внимание на незначительный отход от сценария – во сне дождь именно лил, а не моросил. «Они не всемогущи!», мелькнула у меня в голове крамольная мысль. Не знаю, что значило сие это «они», просто «они» и всё тут. 
         Повернувшись, я увидел, что Людмила всё ещё стоит рядом, совсем близко, ближе чем это позволяют приличия для случайных знакомых. Её чёрные глаза в полутьме казались совсем огромными и были знакомо призывными. Я наклонился и... я совершенно не хотел этого продолжения, я его боялся, я не знал что там дальше впереди за гранью сна и зачем всё это. «Мне пора», сказал я. Она тут же сбросила с себя оцепенение, как будто очнувшись от какого-то транса. Дружески мне улыбнулась, потом повернулась и пошла вглубь двора. Дождь усиливался.

         Историю эту про «вещий сон» я сразу не записал, а лишь только через три дня, когда в голове немного улеглось. Хотел куда-нибудь каким-нибудь учёным послать, тем кто в подобных вещах разбирается, интересуется ими, собирает. Но так и не решил каким, поэтому конверт так и валяется по сию пору среди архивного хлама безадресным. Мои девчёнки быстро с Людмилой подружились – она оказалась заядлой альпинисткой и вообще «свой парень». К нашей компании ещё пристал очень эффектный Игорь, который всё поглядывал на Людмилу как будто знал её раньше или «уже видел». Кстати, всё может быть... . 
         И вот такой компанией впятером мы бродили до метро и обратно, переходили из аудитории в аудиторию, сачковали в кафешках и ещё долго общались после окончания курсов. Как-то незаметно всё это перешло на привычные бытовые рельсы без всякой мистики и впору бы этому забыться. Но примерно через месяц после описанного странного сна, я таки решился попытаться что-то выяснить. Мы шли нашей маленькой гурьбой, я и Людмила чуть отстали, и я ей честно всё выложил про тот сон. Она выслушала молча и напряженно до конца. «Вы, мужчины всегда только об одном думаете», сказала она не к месту и быстро догнала ушедших вперёд. 
         Больше мы к этой истории не возвращались.

Сентябрь 21, 2002 г.

Примечание автора:
Рассказ основан на реальном событии, все имена сохранены.

         Герой этой невыдуманной истории – личность примечательная. Под два метра ростом, худой и жилистый, с патлами русых волос и бородкой то ли Феликса Эдмундовича Дзержинского, то ли Дон Кихота. Наверное всё-таки Дон Кихота, поскольку глаза у него были не холодные и проницательные как у “совести революции” Дзержинского – они были тёплые, хронически добрые и по собачьи бесконечно доверчивые. Толя, или Анатолий Иванович Сычёв, если говорить солидно, был семейный мужчина далеко за сорок, инженер-электронщик и мастер золотые руки. Человек добрейший и приятнейший и выпить в хорошей компании был не дурак. А сейчас как раз имелась для этого подходящая компания и место – бездарно организованный картофелеуборочный сезон “шефской помощи НИИ-колхозам” наконец-таки успешно закончился. И вот теперь она была, столь долгожданная отвальная, когда вся грязь так и не убранных до конца полей была позади, и очищающая тело и душу банька с парилкой и с веничком тоже уже позади, а впереди маячила хорошая закусь под беленькую в достаточном количестве. Вечерком в программе душевные песни с девушками у костра под гитару, и вообще ночь обещала быть необыкновенной. Настроение у ребят было приподнятое, шёл неторопливый мужской разговор, разминка водочкой перед настоящей выпивкой, гусарские тосты “за баб-с” под звон гранёных стаканов, и на клубах табачного дыма уже начинали плясать первые чёртики, как на приснопамятном зеркале пана Твардовского. В голове было приятно пусто, шатаясь плыла обстановка перед глазами и ноги охватывала приятная немота, шевелился только заплетающийся в косички язык, да тренированная рука, что подливала и подливала.
         “Однако же пора к костру”, сказал Андрюша Бич, “а то там без нас всё сожрут”. Слегка пошатываясь на своих ногах-ходулях, Толя брёл позади всех по вечерней тропе и, через какое-то время остался один, окруженный со всех сторон непроницаемой темнотой оредежского дремучего леса. Над головой искрились звёзды, впереди слышались голоса и тропа куда-то всё-таки вела к теплу костра и свету. Поэтому Толя беззлобно что-то высказал тихое и в меру цензурное, и взял направление генерального движения. Прошагав минут двадцать, Толя наконец сообразил, что идёт куда-то не туда – до костра всего было не более пяти минут хода, даже если кругами. Он недоумённо оглянулся и туман алкоголя начал быстро выветриваться из его головы. Смех-смехом, но было не очень весело - заблудился. Тропа в обе стороны еле виднелась и быстро терялась в темноте. Нигде ни огонька. Звёзды затягивала пелена облаков и он понял, что через пару минут на землю может опуститься “Тьма Египетская” и тогда уж хоть глаз выколи или вынь и разотри, а всё-равно ничего не увидишь. Глаза постепенно привыкали к темноте, стена леса распадалась на отдельные деревья, тропа была ещё видна и он решил, что надо возвращаться, только постараться опять не пропустить нужную развилку.
Ещё через полчаса упорной хотьбы он был уже трезв как стёклышко, но вокруг не было ни огонька, ни звука и тропа выглядела почти не хоженной. Толя остановился и долго стоял, прислушиваясь. Но было тихо, только шум лёгкого ветра в деревьях и пульсирующий стук крови в ушах.  Впереди раздался шорох и звук шагов. Толя взглянул и увидел стоящую на тропе неясную тёмную фигуру. Тьма не позволяла различить кто это был, Толя хотел приветственно крикнуть, но что–то его сдержало и крик застрял в горле. В фигуре было что-то неестественное – человек стоял молча, широко расставив ноги и явно его поджидал. “Зачем?”, промелькнуло у Анатолия в голове. Стараясь не дышать, он пытался рассмотреть человека, пытаясь узнать и отождествить его с кем-нибудь из своих. Нет, это был чужой. Он всё так же стоял молча и, изо всех сил напрягши зрение, так что глаза едва не вылезли из орбит, Анатолий сумел различить застывшую скалозубую усмешку на бледном недобром лице. А на голове… . Анатолия бросило в пот – сверху на глаза явно наезжала каска, на ногах поблёскивали нагуталиненные короткие сапоги, а руки лежали на…, да сейчас он отчётливо различил знакомый силуэт автомата МП40 на груди, в простонародье именуемого шмайсер. Фашист! 
Анатолий не любил фашистов. Не то, чтобы они ему лично много хлопот доставляли, но он был прирождённый пацифист и всякое насилие ему претило как Коту Леопольду. А фашисты – это было насилие, возведённое в энную степень и ничего хорошего от них ждать не приходилось! “Откуда же он взялся?”, совсем остановив дыхание, испуганно подумал Анатолий, “Война-то почти сорок лет назад как закончилась, Хотя, в этих лесах… ”. Додумать ему не дали: ещё две чёрных фигуры бесшумно выскользнули из леса и присоединились к первой. Первый поднял руку в указательном движении и все трое повернули головы в сторону Анатолия. Это было как сигнал – Толя рванул с места что было сил в заросли деревьев и понёсся, виляя между ними, каким-то чудом избегая лобового столкновения и налетания на торчащие тут и там суки. Сзади слышался топот сапог его преследователей. Он мчался иступлённо, наклонив голову, усиленно работая руками, высоко подбрасывая колени и ежесекундно ожидая выстрелов в спину. “Почему они не стреляют?”, мелькнул в голове вопрос. “Боятся привлечь внимание”, тут же морзянкой мелькнул в голове ответ. 
         С этой мыслью он выскочил из леса на опушку, за которой начиналось бескрайнее колхозное поле. “Надо найти хоть какое-то укрытие, какую-нибудь канаву, щель, укрытие, куда можно забиться”. Над самым лесом сквозь тучи просвечивала мёртвенным светом полная луна и длинные неверные тени грядок формировали что-то типа ряда траншей. Но они были все мелкие, он прыгал из одной в другую, раскинув руки и нелепо задирая длинные ноги. Наконец, между полями он увидел спасительные кустарники и вдоль посадки обнаружил протяжённую глубокую канаву. Уже лёжа на дне и надсадно дыша, он с удивлением обнаружил, что канава достаточно глубокая, едва ли не в полный его двухметровый рост, а может и больше. Края канавы были почти вертикальные с явственными треугольными отпечатками сапёрных лопаток. Он взглянул вверх и увидел этих троих. Их тёмные еле различимые силуэты уже маячили почти над ним, но фашисты его всё ещё не видели в чернильной мгле канавы и тихо совещались между собой на гортанном чужом языке. Потом разом повернулись и пошли вдоль канавы. “Они ищут спуск”, догадался он, вскочил и быстро двинулся в противоположную сторону. Там была стена. “Всё!”, с тоской подумал Анатолий, из канавы не выпрыгнуть, назад хода нет – там уже слышались шаги преследователей. “Живым не дамся”, как-то по книжному подумал Анатолий и стал лихорадочно шарить руками по дну траншеи и отвесным, в обрубках корней, стенкам в поисках хоть какой-то палки или камня. Внезапно его руки наткнулись на гладкую поверхность приклада. Это был автомат Калашникова - АКМ, который неясно каким чудом здесь оказался. Анатолий его хорошо знал, поскольку никогда не пропускал занятий по военной подготовке и вообще он был очень  старательный и прилежный. Сейчас он привычно снял предохранитель, передёрнул затвор и, когда рогатые каски появились на блеклом фоне ночного неба, хладнокровно нажал на спусковой крючок. Треск автоматной очереди оглушительно разрезал ночную хрупкую тишину, вспышки ослепили, но он успел всё-таки заметить как каски метнулись в стороны и пропали. Попал или не попал? 
Он прислушался – ни стонов, ни шевеления, непонятно. Зато в отдалении раздались крики команд на немецком, где-то взревели моторы танковых двигателей и всё это двинулось по направлению к его траншее. “Ну, вот теперь точно каюк!”, решил Анатолий, “Либо гады-фашисты забросают гранатами, либо завалят окоп гусеницами танков – всё одно крышка”. Обречённо, он отсоединил магазин автомата и извлёк один патрон. “Для себя, на всякий случай”, решил Анатолий, и засунул патрон подальше в карман телогрейки. Он очень боялся пыток, в том числе в зубных кабинетах – лучше уж сразу и лучше самому пулю в лоб чем так мучиться. В ночном небе разгорался воздушный бой, с рёвом кружили хороводы истребителей, гоняясь друг за другом, трассирующие очереди прорезали ночное небо во все стороны, лучи прожекторов лихорадочно шарили от горизонта до горизонта, перекрещиваясь и заплетаясь.  Где-то вдали чахоточно закашлялись зенитки, становилось жарко.
         Вдруг раздался хлопок ракетницы и на небе повис слепящий шарик осветительной ракеты. В тот же миг ярко осветились стены его убежища и, весь сжавшись и затравленно озираясь, Анатолий вдруг заметил явственный прямоугольник деревянной двери на противоположной стене окопа. С силой рванув на себя железную ручку, Анатолий распахнул дверь и бросился в спасительный дверной проём.  Темнота была кромешная. “Спички!”, вдруг вспомнил он и извлёк из кармана заветный коробок - Анатолий был заядлый курильщик. С свете слабого пламени он различил обширное, теряющееся во тьме пространство помещения и ступени у ног, ведущие куда-то вниз. Медлить было нельзя и он наощупь стал спускаться, спотыкаясь, соскальзывая и матеря проклятых фашистов на чём свет стоит едва ли не на каждом шагу. Ступени были скользкие, перила отсутствовали, ему приходилось, раскинув длинные руки, держаться за противоположные, выложенные отсыревшим кирпичём, стены. Из глубины несло могильным холодом и сыростью, но выбора не было. 
         Наконец спуск кончился и он вышел в просторный, отделанный бетоном, коридор.  Далеко впереди был виден тусклый желтоватый свет и Анатолий обрадованно бросился к нему. Это был открытый освещеный дверной проём и ворвавшись в него, Анатолий зажмурился от нахлынувшей внезапно волны тепла и яркого света лампы на столе. Сзади его резко толкнули в спину прикладом и он повалилися на пол, больно ударившись мослатыми коленями. Это были эсэсовцы. Офицер в фуражке с высокой тульей и в монокле сидел за столом,  положив ноги в глянцевых сапогах на табуретку и пилкой полировал ногти. Около прохода стояли два дюжих эсэсовца младших чинов в фуражках на глаза и с закатанными рукавами. 
         “Well, well, well”, сказал офицер почему-то по английски. То ли хотел показаться полиглотом, то ли страну перепутал. Потом добавил на чистом русском с характерным тевтонским акцентом, “Ми тебья не будем сильно бить если ти расскажешь нам всё”. Но, к сожалению, Анатолий всего не знал, а точнее не знал ничего. Ещё точнее, он совершенно точно знал и абсолютно не сомневался в том, что он не знал ровным счётом ничего. Конечно, может быть он когда-то чего-то и знал, учили всё-таки. Но сейчас забыл напрочь и поэтому упрямо молчал как партизан. Ну разве объяснишь этому надутому индюку-тевтону, что человек может просто ничего не знать?
         “Так, отказываемся говорить?”, с высокомерной усмешкой на тонких ниточкой губах промолвил офицер, и полуобернувшись к сопровождающим эсэсовцам, приказал, “В карцер его!”. Импровизированный карцер оказался крошечным помещением, примыкающим к комнате в которой находились эсэсовцы. Одна стена карцера доверху была заставлена деревянными ящиками армейского вида – свет пробивался сквозь щели двери и его было достаточно, чтобы хорошо видеть. Обламывая ногти, мастер на все руки Анатолий, быстро сумел вскрыть крышку одного из ящиков. Там были боевые гранаты. Анатолий начал лихорадочно распихивать их по карманам, сначала наружным, потом внутренним, нагрудным, задним. Позапихивал их сколько мог за пояс ремня, от чего сразу стал выглядеть много более солидным и внушительным, жаль зеркала не было. Взял несколько под мышки и ещё по три штуки в каждую руку. Какое-то время стоял молча отяжелевший и хорошо вооружённый, прижимая это нежданно свалившееся богатство к груди. Потом подумал, что в карцере ему взрывать всё равно некого, кроме как себя самого, поэтому аккуратно сложил гранаты обратно в ящик, а ящик поставил на место.
         Время тянулось мучительно медленно и ждала его конечно же мучительная и неминуемая смерть. От этих невесёлых мыслей Анатолий закурил. Маленькое помещение быстро заполнилось ядовитым дымом дешёвого “беломорканала” табачной фабрики Урицкого и он стал через все щели струйками выходить наружу. Взревела сирена противопожарной безопасности, отовсюду слышались крики “Ахтунг, ахтунг, цвайн, швайн…”. Какое-то время снаружи была слышна шумная возня, беготня, приказы, клацанье оружия, звуки передвигаемой и опрокидываемой мебели, истошные крики котов, а потом всё внезапно стихло. Посмотрев в щель, Анатолий обнаружил, что комната пуста. Навалившись плечом, он распахнул запертую на крючок дверь и бросился вперёд по коридору. Вдоль стен через равные промежутки горели коптящие смоляные факелы и не было ни души. Он бежал. Было много поворотов, развилок, лесниц наверх и вниз. Анатолий бежал, влекомый гнетущим чувством надвигающиейся неведомой опасности, тем древним инстинктом, что нас всё время куда-то гонит. Внезапно со стороны репродуктора раздался приятный женский голос, который на чистом берлинском наречии сообщил, что через минуту бункер будет уничтожен и начал обратный отсчёт времени. Анатолий немецкого не знал, но всё понял.
         Одной минуты было недостаточно для спасения и надо было что-то срочно предпринять. Не зная что делать, Анатолий похлопал себя по карманам и обнаружил завалившуюся за подкладку гранату. Выдернув чеку,  он швырнул её в сторону голоса, а сам бросился на пол и закрыл голову руками. Раздался оглушительный грохот, засвистели над головой осколки, послышались чьи-то вопли, падение множества тел, но голос наконец умолк. Когда дым немного рассеялся, он увидел, что коридор усыпан трупами эсэсовцев, лежащими вповалку. “Откуда они взялись в таком количестве?”, недоумённо подумал Анатолий и тут заметил, что стены начали угрожающе крениться и трескаться. “Слишком рано”, подумал он, “минута ведь ещё не прошла, гады!”. Потом он бежал в темноте по скользкому земляному полу, спотыкаясь и чертыхаясь, сзади всё с грохотом валилось и рушилось, а вокруг стояли угрожающего вида деревянные бочки, несло чем-то приторно кислым и затхлым, из под ног с визгом разбегались крысы. Наконец, он обнаружил выход, наверх вела узкая лестница с шаткими и осклизлыми деревянными ступенями. Анатолий несколько раз съезжал кубарем обратно вниз, с гулким грохотом бился обо что-то оцинкованное головой, коленями и локтями. Потерял в темноте автомат и никак не мог его найти. Потом с горькой недетской обидой вспомнил, что автомат у него гады-фашисты отняли и от этого чуть не расплакался. В последнее падение отбил себе копчик, но всё-таки хромая и охая, сумел добраться до самого верха. Он с маху ударил плечом в дверь и она с жутким поросячьим визгом распахнулась. 
         Было раннее зябкое утро и за околицей кричали первые петухи. Поленницу дров подпирала настоящая новенькая базука, а рядом лежал боекомплект. “Брать - не брать?”, подумал Анатолий, а потом решил: ”А ну её, тяжёлая очень. В крайнем случае можно ещё за обкладкой гранату пошарить”. Крадучись вдоль забора и затравленно озираясь, Анатолий выскочил на центральную деревенскую улицу и долго ещё стоял притаившись за деревом, присматриваясь и прислушиваясь – сейчас рисковать было крайне глупо. Но внешне всё выглядело тихо и мирно, лишь у ближайшей лужи гоготали гусаки, шипели на него, вытягивая и изгибая шеи. Перебежками с приседаниями он добрался до барака, в котором размещались энтээры - временные труженники полей. Крадучись, заглянул в засиженное мухами окно – там не было ничего необычного, никаких фашистов и в помине. Зашёл, дверь надсадно заскрипела. У Анатолия внутри вмиг всё опустилось и похолодело - сердце было где-то в пятках и отчаянно отказывалось выполнять свою функцию по обеспечению жизнедеятельности. Он стоял ни жив ни мёртв, а в помещении стоял устойчивый дух вчерашней гульбы, перегара и папиросных бычков в банках из под кильки в томатном соусе.
         “Толя, это ты?”, раздался с кровати сонный голос Андрюши, “Где был?”. 
         “От фашистов бегал”, честно признался Анатолий. Хотел добавить, но Андрюша опять засопел. Он хотел ещё много сказать, его просто распирало, ему хотелось распинать всех ногами и схватив за грудки орать, что “пока вы тут пьянствуете и спите, я там…”. Но, во первых он был очень добрый и неконфликтный, а во-вторых понимал, что его всё-равно не поймут. Фашисты остались где-то там, в прошлом. Анатолий интуитивно догадывался, что в лесу и в поле большого смысла искать доказательства нет, и в тот амбар повторно лазить тоже, тем более, что железную ручку на деревянной двери он опознал. Но что же это было такое, ну не пригрезилось же? Может быть временная петля, предсказанная теорией Эйнштейна? Анатолий плохо себе представлял что это такое – временная петля, но объяснение казалось разумным, высоконаучным и сразу успокаивало. Даже когда он ехал на электричке домой в Питер, он всё про себя глубокомысленно повторял, глядя в окно: “Временная петля, теория Эйнштейна”. Станции сменялись, а он всё повторял и повторял и с каждым повторением как заклинанием, в нём зрело убеждение, что так всё оно и было – временная петля и теория Эйнштейна. “Надо бы учёным сообщить”, подумал он. “Так, а доказательства где?”. Разрыв брюк, фингал под глазом, царапину на щеке, синяки на коленках и боль в копчике можно и проще как-то объяснить. “Не поверят”, с тоской подумал он. И жена не поверит, хотя и не такое от него выслушивала, зато за испорченные брюки запилит точно. Нужно было что-то вещественное, зримое. Эх, базуку зря не прихватил.  Ага, вспомнил! Анатолий сунул руку в карман и вытащил патрон  - вот он! Он был настоящий, тот самый от АКМ из траншеи. Это было уже что-то, это было доказательство, с которым не поспоришь! 
         Так он и ехал дальше станция за станцией, крепко сжимая в большом кулаке патрон калибра 7.42 и твердя сосредоточенно и сурово, чтобы не забыть: “Временная петля, теория Эйнштейна”. На станции Выборгская Анатолий, повинуясь какому-то неясному порыву, вышел. Постоял на перроне, потом медленно разжал ладонь и посмотрел на патрон – он уже заметно тронулся ржавчиной и конечно же, пока доедешь до Питера, станет совсем ржавый и опять же никто не поверит. Ещё и смеяться будут. К тому же и автоматов Калашникова в войну кажется не было. А значит, это ещё одна временная петля, они могут накладываться, интерферрировать, конфликтовать и тогда вообще чёрт в них ногу сломит. Анатолий вздохнул глубоко и, размахнувшись, запустил пулю подальше в траву. Потом решительно развернулся и пошагал своими немеряными шагами к пивному ларьку: “Мужики, кто тут крайний?”. Мужики посмотрели сочувственно и понимающе снизу вверх, и уступили очередь.
 

Сентябрь, 24,2002

Примечание автора. 
Рассказ основан на реальных событиях, имя главного героя изменено.