Общая тетрадь 96 л.

(1971-73)

1

 

                - Ну, молодцы, ты погляди, ну молодцы, как живые! - Красно-желтые отблески огня выхватывали из темноты лица людей, столпившихся у огромной печи.

            Что меня тогда поразило...- нет, позже лица научились молчать (кроме, может быть, лиц глухонемых) - то, что эти лица прямо кричали, выплескивая наружу хищный интерес, страх, самодовольство, опасливое удовольствие...

        Увешанный оружием курчавый коротыш в черной диванной коже уступил место у круглого смотрового окошка сутулому мужчине в пальто, каракулевой шапке и сапогах - тот выглядел более интеллигентно, возможно, благодаря очкам, поблескивавшим при вспышках. В очереди за ним стояло несколько женщин.

            Выйдя на середину комнаты, коротыш выпятил колесом грудь, расправил галифе, будто собираясь закукарекать, но, передумав, просто подошел к столу, уставленному кое-какой снедью (свечи мерцали между блюд и бутылок, как фонари на краю города) и плеснул себе водки.

            - Вот вам, товарищи писатели, реализм в действии. Это, знаете, не за столом книжки писать, - бормотал он довольно громко, ни к кому конкретно не обращаясь. Затем, полуобернувшись к красноармейцу в буденовке, стоявшему на часах у двери, сказал театральным баритоном, вновь выпятив грудь:

            - А ну, Вовка, подбрось-ка дровишек!

            Тот прислонил длинную винтовку к стене и вышел. Мужчина в пальто тем временем отсмотрел свое и перешел к столу.

            - Каково, товарищ Малахов, будет ваше мнение,- поинтересовался, на этот раз издевательски-почтительно, коротыш, - привезти еще, как вы считаете?

            - Почему бы и нет, товарищ Коган.  По мне, пусть лучше горят, чем гниют. Антисанитарии меньше. Сейчас, правда, холодно, до весны могли бы и полежать, однако ж рано или поздно от них надо будет избавляться. Я лично предпочитаю ничего не откладывать на потом, - Малахов красно сверкнул очками.

            - И тепла больше,- улыбнулся Коган.- Удивительно, умирают от голода, а жир все равно есть.

            - Михалыч, вези! - гаркнул он, разом переходя в фельдфебельский регистр.

 

            Я плохо понимал, где я нахожусь. Путешествие во времени оставило мою одежду в ужасном беспорядке, но мысли в еще большем. На лбу горела ссадина. Выпав из брюха межвременной змеи, я оказался зажат в темном углу за массивным, обитым жестью прозекторским столом. На другом прозекторском столе, в центре сводчатой подвальной комнаты, был сервирован ужин.

            Первым, к счастью, меня заметил Михалыч.

            Он вошел через боковую дверь, противоположную той, куда скрылся красноармеец Вовка. Он коротко посмотрел в мою сторону, прошептал что-то и сплюнул.

            - Скольких везти-то?

            - Ну, - Коган поднял согнутую в локте руку, как мускулистый Христос на фреске  Микельанджело, - Штук семь, я думаю.

            - На лоток не лягут. Трех можно.

            - Давай пять.

            Михалыч снова искоса посмотрел в мою сторону.

            - Пошли, - он сделал мне приглашающий жест рукой. На этот раз меня заметили все, кроме кудрявой маленькой дамочки, смотревшей в печь. До того, как железная дверь закрылась за нами, никто, однако, не промолвил ни слова.

 

            За дверью был короткий коридор, под потолком горела тусклая (может быть, двадцатисвечовая) электрическая лампочка.

            Михалыч тотчас ухватил меня левой рукой повыше локтя (его пальцы показались мне стальными) и перекрестил свободной правой. Я не исчезал, и он спросил сиплым шопотом: “Ты х-то?”

            - Я... студент. (Не исключено, что идиотский ответ спас мне жизнь.)

            - А-а... студент,- стальной блеск в глазах Михалыча несколько приугас. Он сдвинул брови и глубоко задумался, продолжая крепко держать мою руку.

            - Ну ладно, - решил он наконец. - Студент, это можно. Студент, это ничего. - Он снова напряженно задумался.- Если Коган будет интересоваться, ты племянник мой. Сестры Анны сын. Отец у тебя Иван. Родился ты в Питере. Пошли!

 

            Путешествие во времени дает что-то вроде частичной эмоциональной анестезии. Впервые в жизни оказавшись в мертвецкой, я не был очень шокирован. Здесь горело целых три  электрических лампочки. На столах лежали трупы - и женские и мужские, некоторые очень обезображенные, но большинство не очень, иные нагие, другие прикрытые тряпьем или обрывками простыней. Позже Михалыч говорил мне, что товарищ Коган приезжал посмотреть на новый прогрессивный способ уничтожения трупов в недавно организованный государственный крематорий.

 

            Уверясь, что я не принадлежу к легионам нечистой силы, Михалыч заметно подобрел и дал мне драный тулуп, дабы прикрыть вызывающие подозрение одежды. Поверх моих чешских полуботинок мы приспособили калоши.

            Обратив внимание на мои наручные часы, Михалыч предложил дать их ему на сохранение: «Заметят – все равно отберут, хлопот потом не оберешься.» Часы он сунул куда-то запазуху.

            Мы погрузили три одеревеневших тела на одноколесную тачку, того типа, что употребляют на стройках, и я покатил ее к печке под наблюдением Михалыча, предупредительно открывавшего двери, и следившего, чтобы тела не свалились на пол.

            Вовка стоял на своем посту, печка ревела. Михалыч распахнул, подцепив ломиком, верхнюю дверцу печи, и мы быстро затолкали туда новых покойников в дополнение к обвитым лентами пламени угольно-черным останкам предыдущей порции.

 

            - Еще везти? - заглядывая в лицо Когану спросил Михалыч.

            - Да хватит... - покачиваясь, как моряк в бурю, Коган мрачно смотрел на дно пустого стакана. - Выпей-ка... лучше... с нами.

            - Не могу, только из запоя-с, - извилисто улыбнулся Михалыч.

            - Ну поешь тогда что ли... А это что у тебя за новый помощник? Как звать? - осторожно повернулся ко мне Коган.

            - Георгий.

            - Вчерась приняли на работу! Да вы не беспокойтесь, это сеструхи моей сын.

            - Племяш то есть?

            - Племяш, - тотчас согласно кивнул Михалыч. – Сеструха, она в деревню уехала, так я взял его, чего ж мальцу одному-то мерзнуть.

            Глаза Когана выпукло блестели.

            - И образование имеете?

            - Реальное училище, - я предполагал, что с точки зрения Когана реалисты должны быть лучше гимназистов.

            - Хор-рошая у тебя сестра, - сказал Коган Михалычу.

            - Тригонометрию изучали?

            Я кивнул.

            - Чему равен угол в квадрате?

            - Девяносто градусов.

            - А химию?

            - Тоже.

            - Что легче сделать: нитроглицерин, динамит, пироксилин?

            - Надо учебник посмотреть...

            - Он у тебя... не анархист... случайно? А? - Коган снова обернулся к Михалычу.

            - Он у нас больше по естественным наукам. В политике слабоват, - виноватым тоном пояснил Михалыч.

            - А чего он... в углу стоял?

            - Он стеснительный...

            Коган опять смотрел на меня.

-         И лоб ободран.

-         Так притолоки у нас низкие...

            - Симпатические чернила... приготовлять сумеете?

            - Можно попробовать...

            - Лет сколько?

            - Семнадцать...

            - Ладно. Заглянете... к завтрашнему утру... в девять.       - Выудив из нагрудного кармана химический карандаш и клочок бумаги, Коган минуты за три нацарапал записку.  – Вот.

            - Ну, Михалыч, приберись тут, а нам пора... Едем!

            Спутники Когана принялись укладывать еду и напитки со стола в большую корзину.

 

2

 

            - Вы к Когану, надеюсь, идти не собираетесь?

            После вечера за бутылкой самогона ( не с Коганом и его компанией, а с Михалычем, который немедля после их отъезда извлек заначенную емкость) моя голова гудела, но я все же узнал Малахова - по долгополому пальто и пенсне, как накануне в крематории. На сей раз в стеклах отражалось белесое небо.

            - Да нет... в любом случае, я проспал.

            - Спешу вас обрадовать, товарищ Коган отбыл экстренным поездом в город Ташкент, так что вам нет резона торопиться, если только вы не собираетесь проследовать за ним в догонку. Собственно, вчера у него была, как это говорят... отвальная? Так не собираетесь?

            - Пока не собираюсь.

            - Тогда идемте со мной, моя очередь ближе.

 

            Малахова я встретил во дворе КУБУЧ’а. Зубодробительная сия аббревиатура обозначала “Комитет Усовершеноствования Быта Ученых” и размещался он там же, где нынешний Дом Ученых - в бывшем великокняжеском особняке на Дворцовой Набережной. У Михалыча были карточки, которые там отоваривались.

 

            Я уже знал, что попал в начало 22-го года. Об истории того времени я имел самое смутное представление (главы о НЭПЕ и о “военном коммунизме” в учебнике). Но я не мог отрицать реальность происходящего: лязг одинокого трамвая на Невском (называвшемся “проспект 25 октября”), извозчики, мостовая из деревянных торцов под раскисшим снегом, не везде еще утраченные вывесками яти и еры, грубые, кричащие плакаты...

 

            - Так вы учитесь?

            - Учился.

            - В университете?

            - На математическом.

            - Всегда завидовал математикам!

            - А вы чем занимаетесь?

            - Я-то? Я - профессиональный редактор. Ну а так... переводами, журналистикой тож... Я и сейчас редакторствую - советской власти редакторы нужны... Правда, больше корректоры. Вы и языки знаете?

            - Английский.

            - Эт-то хорошо. Язык техники! Не знаю уж, большое ли за ним будущее. По-моему, скоро все будут говорить на искусственно сконструированных языках. Может быть, эсперанто... В языках, на которых говорит ныне человечество, много дикости. Но английский сейчас нужен. Франзузский  - это язык дипломатов и аристократов, язык восемнадцатого века, немецкий - язык войны... хотя, конечно, и философии тоже... Английский - главный язык технического прогресса. И заметьте, у нас немногие его знают.  Так что ваше знание может очень даже вам пригодиться. Но все равно, как в любом природном языке, в нем масса нелепостей. Знаете, как это: “Голый кондуктор бегал под вагоном.” Ну, про оголенный провод.

            Очередь неторопливо продвигалась. Мужик с заиндевелой бородой, в ватных штанах, ватнике и валенках, насыпал железной меркой пшено в кульки и матерчатые мешочки, приготовленные ожидающими. Другой раздатчик, в сапогах, с бледным, похожим на череп лицом, выдавал вяленых лещей - по одному в руки. Под ногами метались, бешено чирикая, тощие воробьи.

            Для получения пшена у меня был выбор между не совсем чистым носовым платком и случайно оказавшимся в кармане полиэтиленовым пакетом. Малахов отвлекся, требуя у раздатчика лещей рыбу нормального размера и не кривобокую.

            - Это у тебя что за пузырь? - хмуро вопросил меня тем временем раздатчик пшена. - Химия, - так же хмуро ответил я, перенимая мрачный тон, и получил свою порцию.

            По поводу лещей я спорить не стал, и взял неполновесного, от которого отбился Малахов.

            Малахов, однако, не собирался со мной расставаться.

            - Кстати, вам есть на чем готовить? Не в печке же у Михалыча? Да и вообще, вяленные лещи требуют особого искусства. А что, пойдемте ко мне? Я тут недалеко. Такую уху завернем - сам господь Саваоф на небе язык проглотит. У меня целых две комнаты - было три, недавно уплотнили. На Мойке - через два дома от Пушкина.

 

-         У меня по квартире соседка есть - просто чудо природы! “Долой стыд” - главный лозунг. Пропаганду в квартире вести пыталась - потом ее соседи урезонили. И представляете, не потому, что очень против факта что-то имели - она им на это, что мол революционно и гигиенично, а потому что из-за нее все перессорились - мужики со своими бабами и друг с другом, не раз уже до крови дело доходило....

 

 

            - Ольга Николаевна! Оленька! Какое совпадение! А я вот как раз Георгию, кстати, знакомьтесь, Георгий, Ольга, - я ему как раз по дороге о вас рассказывал, о том, какая вы замечательная.

            - Вы всем про меня рассказываете.

            Ольга Николаевна оказалась рослой, с медленными движениями девицей - она неторопливо подала мне загорелую руку и слегка улыбнулась. Ее волосы были очень белыми - возможно, выгорели на солнце. Наслушавшись Малахова, я не в силах был удерживать глаза на уровне ее лица. На ней были шлепанцы и довольно короткий, небрежно завязанный халат.

            - А мы, Оленька, знаете, двух лещей отхватили, сейчас готовить будем. Составите нам компанию? Не по части готовки, по части еды, конечно.

            - А если ваша жена придет?

            - Ну, мы ей оставим. У нас два леща, будем считать, что половина леща Георгия - это ваша доля, ей жаловаться не на что. Она будет не раньше шести.

            - Ладно, составлю.

 

            - Ольга - интересная женщина. Работает машинисткой в одном секретариате, берет работу на дом, я ей иногда подкидываю материалы для перепечатки. Но она не глупа, у нее есть идеи, она, поверите ли, умеет их защищать, если захочет.

            - А она действительно состоит в этом обществе?

            - Каком обществе? А, этом... Ну, как вам сказать... может быть. Вам ведь лет восемнадцать, да?

            - Семнадцать с половиной.

            - А ей больше двадцати, и она неглупа - во всяком случае, на трамвае с лентой через плечо она не ездила и в милицию не попадала. Дайте-ка мне вашего пшена.

 

            - Буйабесс по-питерски! - провозгласил Малахов. Я втайне опасался, что Ольга Николаевна не придет вообще, но она явилась в том же самом халате, в котором разговаривала с нами в коммунальном коридоре. Ноги у нее тоже были загорелые.

            Малахов сервировал еду на небольшом круглом столе недалеко от окна, чтобы падал свет.  Ольга Николаевна, как дома, не дожидаясь приглашения, уселась на стул, открыв для обозрения красивые колени. Малахов принес из соседней комнаты бутылку.

            Ее содержимое перламутрово поблескивало.

            - Только я не пью, - сказала Ольга Николаевна.

            - Я знаю, это остальным. Я сделаю вам морковного чаю.

            - Лучше просто дайте кипятку. Я принесла своего, летом насушила. - Ольга Николаевна достала из кармана халата мешочек.

            - Это что у вас там?

            - Мята, малина, смородиновый лист. Хотите, отсыплю?

            - Потом. Давайте приступим! Не знаю, как остальные, а у меня слюнки текут.

           

            - Ну, поднимем бокалы! Георгий, за встречу!

 

            - От первой, как говорится, до второй...

 

            Чернила залили окно, затекли в комнату. Малахов зажег керосиновую лампу. В складках халата Ольги Николаевны завелись тени. Тут явилась жена Малахова. Ольга Николаевна тотчас, извинившись, ушла, я тоже вскоре начал прощаться. Малахов меня не удерживал, только проводил со свечой до выхода во двор.

            - Будьте осторожны, в городе вечерами небезопасно. Хотите - заглядывайте завтра в редакцию, нам нужен корректор. - С этими словами он сунул мне в руку бумажку с адресом.

 

            К счастью, до Михалыча было не слишком далеко. Центр города в двадцатые годы мало отличался от того, который я знал. (Только крематорий вскоре перевели на окраину.)

            Даже почти полное отсутствие освещения не очень мне мешало. Главной удачей надо считать то, что я избежал встречи с бандитами, которых в ту пору действительно было много. Миновали меня и патрули, которые могли оказаться едва ли лучше для человека без документов.

 

            - Обвесили тебя, что ли? - сказал Михалыч, разглядывая мешочек с пшеном.

            Я стоял перед ним в растерянности: только сейчас я сообразил, что отдал за пшено и леща два талона с ЕГО декабрьской карточки - но где лещ и где половина пшена?

            Между тем, Михалыч, похоже, готовился к моему приходу. На железной плите закипал чайник. В ярком свете керосиновой лампы маслянисто поблескивала селедка на тарелке, украшенная кружочками лука.

            - Я встретил Малахова... он вчера тут был... он позвал меня к себе... предложил работать в редакции... Вы не беспокойтесь, я отработаю...

            - Для этого еще надо оформиться, чтобы карточку дали, - впрочем, беззлобно, усмехнулся Михалыч.

 

            Михалыч потянул за край мешочка. Наконец ему удалось оторвать кусочек полиэтилена. Он поднес обрывок к отверстию лампы. Полиэтилен стал плавиться и капать вниз.

 

            - Часы твои поглядеть можно? Чудные какие-то...

 

            - Так откуда же ты взялся? - спросил Михалыч, резко повернувшись ко мне. - Войти незаметно ты вчера не мог. Ожить - тоже; я всех в мертвецкой знаю. С Коганом ты не приезжал, он бы тебя знал. Материал у тебя чудной, - он подул на полиэтилен,-часы тоже вот... Где такие делают? Может, в Англии? А по-русски написано: «Юность». Чудеса. Так откуда?

 

            - Из будущего...

 

            - Говоришь, из будущего? Ну, садись. - Михалыч тоже сел. - И что же там у вас в будущем творится?

            - Да ничего особенного... - я чувствовал себя студентом, не выучившим вопроса. - Ну, мы спутник запустили в 57-м, ну, американцы на Луне побывали...

            - А у американцев, что же, революция была? - перебил меня Михалыч.

            - Нет, не было. В сорок пятом они атомную бомбу взорвали.

            - А что такое спутник?

            - Аппарат такой, вокруг Земли летает. Его запускают ракетой, и он летает вокруг. Маленькая Луна.

            - Ракетой, говоришь?

            - Ракетой.

            - А тебя что, тоже ракетой запустили?

            - Нет, конечно.  Был эксперимент... В прошлое я по ошибке попал.

            - Про Циолковского ты слышал?

            - Слышал.

            - А про Федорова Николая?

            - Нет. Это кто?

            - Странно. Циолковского мало кто знает. Но он же Федорова Николая ученик! Но Федорова, ты говоришь, не знают у вас в будущем. Ладно, скажи, а война новая с германцем у вас была?

            - Была. С 41 по 45-й.

            - По предсказанному, точь в точь... Наши победили?

            - Победили, только народу погибло много.

            - Ты ешь, ешь, - воскликнул Михалыч, подвигая ко мне тарелку. Ты не волнуйся, еда у меня есть, тут место хлебное. Народу, говоришь, погибло много? А кто еще-то воевал?

            - Да все. Мировая война. Началась война в 39 - сначала немцы Польшу захватили, а потом почти всю Европу. Итальянцы им помогали. Муссолини! Фашисты. У немцев тоже фашизм был. Потом напали на нас. В общем, получилось, что мы с англичанами и американцами против немцев и итальянцев. И японцев.

            - Я с японцем воевал, - Михалыч засучил рукав и показал глубокий шрам.

            - Японцы сначала американцев и англичан били, нас не трогали, а потом, когда немцев победили, мы их все вместе добивали. На них атомную бомбу сбросили.

            - Что еще за бомба такая?

            - Ну, атомная. Атомы некоторых металлов могут расщепляться, и происходит взрыв. Целый город может уничтожить.

            Михалыча, к счастью, не очень интересовали научно-популярные подробности.

            - Ты сам-то с какого года к нам сюда?

            - 75-го.

            - А почему коммунизма нет?

            - А его, может, и вообще не будет. Строить некому. Да и не верит уже никто. При Сталине сами всех энтузиастов перебили.

            - При Сталине перебили? - Михалыч задумался. Выбрался из-за стола, достал из ящика буфета широкий альбом в тисненой красной обложке.

            - При этом? - Он не сразу нашел среди бородатых вождей безбородое усатое лицо. - Альбом мне Коган подарил, - пояснил он.

            - При нем. В 37-м.

            -А как же это случилось?

            - Ну, после смерти Ленина разгорелась борьба за власть, Сталин всех победил...

            - А когда... Когда Ленин умер? - этот вопрос Михалыч прошелестел мне на ухо.

            - В январе 24-го.

 

            Наша игра в вопросы и ответы затянулась надолго, но в результате я, видимо, завоевал доверие Михалыча, что, правда, не принесло мне в будущем особой пользы, ибо вскоре наше знакомство прервалось.

 

            Концовку вечера я помню плохо.  У меня начинался насморк, трещала голова. Михалыч что-то говорил про поэта Хлебникова, который предсказал войну с германцами в 41-м, к столетию со дня гибели Лермонтова.

            Потом стал рассказывать мне о Николае Федорове, чьим верным последователем он оказался. Особенно его воодушевляла мысль о будущем научном воскрешении мертвых как высшей цели человечества. Через учение Федорова он и познакомился с Циолковским, который, по его словам, разрабатывал конструкцию космических станций для того, чтобы обеспечить воскресшенным место для расселения. К Циолковскому он ходил пешком в Калугу.

            Даже работу в крематории он обернул во славу своей веры: стремился спасти от сожжения хотя бы малую часть каждого покойника, чтобы использовать ее в деле будущего научного воскресения. Все дно буфета занимали коробки с прядями волос и высохшими кусочками кожи, возле каждого из которых мелким почерком было написано имя покойного или хотя бы дата и время сожжения тела.

 

            Как адепт учения, возлагавшего надежды главным образом на будущее, Михалыч очень интересовался предсказаниями и мучал меня до изнеможения. Наконец, видя, что я не в силах продолжать, он снял со своей кровати шинель и постелил мне на полу. Заснул я как убитый - а проснулся со страшной головной болью - у меня начиналась испанка.

 

 

====================================================================================

Назад                                        <<< 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15   >>>                                          Далее