5

 

            Люди, кое-что повидавшие на своем веку, говорят, что бесстрашию мысли часто соответствует физическая трусость и наоборот.  Боюсь, все не так просто, и это только первая степень опыта. Чуть лучшим приближением к истине было бы сказать, что тебя (уж если ты осмеливаешься думать) гибель – которую многие мыслят как полное и окончательное разрушение – пугает меньше, нежели обыкновенное насилие. Дуэль не на жизнь а на смерть – лишь хорошее средство предупредить мордобой и иные отталкивающие виды телесного общения. Я не тратил бы времени на это отступление (само по себе банальное), если бы оно не имело прямого отношения к моей истории.

 

            Я успел подойти ко Владимирской и ждал Машу. Одежда моя еще пахла паровозным дымом. Розоватые облака плыли на синеющий ушибом восток.

            Вдоль церковной ограды густо расположились нищие. Избегая их соседства, я прохаживался по противоположной стороне площади, старясь поймать Машу взглядом в тот момент как она выйдет из церкви. Мне это не удалось – я заметил ее, только когда она уже была совсем близко, хотя судя по черному платку на голове и направлению – не обращая внимания на извозчиков, она наискось пересекала площадь, - она действительно побывала на службе.

 

            Поймав мой взгляд, она развязала платок и набросила на плечи. На ней была застегнутая до шеи белая блузка, длинная черная юбка, ботинки; в руке она сжимала маленькую черную сумочку.

 

            - Здравствуйте. Пойдемте, - резким движением она взяла меня за локоть. – Здесь есть короткий путь, - мы свернули в пахнущую гнилью коричневую подворотню.

            - Я нашла еще одного, я почти уверена, - продолжала Маша, когда мы вышли в просвет двора, - однако  я надеюсь на вашу помощь. Не беспокойтесь, в тот момент, когда у меня не останется сомнений, вы должны будете оставить меня наедине с моей совестью. Но до этого мне бы хотелось, чтобы вы меня сопровождали. Я видела его издали, когда он выходил из дому. Даже на таком расстоянии мне было ясно, что это низкий зверь, но из тех ли он, что меня насиловали, я не уверена, – а вдруг нет? Если я пойду одна, он вполне может попытаться что-нибудь сделать, и тогда мне придется стрелять, просто чтобы защитить себя,  даже если это не тот. Да и обыкновенные хулиганы могут пристать.

            - Боюсь что от меня не так много защиты...

            Мы прошли через очередную подворотню в полусвет следущего “колодца”.

            - Дело не в защите, - казалось, темнота подворотен мешала ей говорить, вызывая частые паузы.- Просто к парам пристают гораздо реже, чем к одиноким. Мы же с вами не нэпманы какие-нибудь.

            - У нас есть какой-нибудь план?

            - Я знаю пивную, где он бывает. Я наблюдала издали. Вдвоем мы можем туда зайти. Ненадолго, только чтобы посмотреть на него вблизи, если он там.

 

            Мы вышли на улицу, которая ныне называется улицей Рубинштейна.

            Пивная, как и большинство подобных заведений, располагалась в полуподвале, и была вонючей и дымной, однако в ней имелось электрическое освещение – голая мутная лампочка свечей на двадцать. “Клиента”, как я мысленно окрестил интересующего нас гражданина, пока не было.

            - Надо взять по кружке, чтобы не выделяться, - сказала Маша.

            Налили нам быстро и неуважительно (примерно треть каждой кружки занимала желтоватая пена), но недалеко от входа нашлись удобные для наблюдения за входящими местá за грубо сколоченным столом.

            - Рассказывайте мне что-нибудь. Просто так сидеть подозрительно.

            - О чем бы вам хотелось?

            - О чем угодно. Хоть о вашей новой квартире. Или о вашем соседе – он калека, но такой вежливый... Он хороший человек?

            Я прочитал ей в полголоса несколько стихов Феликса, которые помнил.

            - Интересные стихи... Пейте пиво. Лучше положите свою руку на мою, не сидите, как посторонний.

            По тому, как внезапно напряглась ее рука, я почувствовал, что в дверях появился “клиент”.

            - Не он, - прочитал я по губам. Как бы дополнительно убеждая себя, она отрицательно покачала головой. Затем посмотрела на меня. Убрала руку. Улыбнулась виновато. – Можем идти. Спасибо за помощь. Допивайте...

            Благоговение, которое днем, в обществе Ольги и ее подруги, сковывало меня невидимыми цепями, алхимически преобразилось в обычно не свойственную мне уверенность. Я наклонился к ее уху.

            - Не покажете мне нашего подозреваемого?

            - Можете взглянуть, когда будем выходить. Он с барышней, у стойки.

            Выходя, я оглянулся. Мрачный быкоподобный детина как облако нависал над девицей с грубо накрашенными губами и подбитым глазом.

            Предлагая прогуляться по Фонтанке (не раньше, чем мы оказались на воздухе), я чувствовал, что отказа не будет.

 

            Маша взяла меня под руку. Мы прошли через тройной проходной двор (границы секций обозначались величественными порталами, профилем и гулкостью напоминающими оргáны) и оказались на набережной.

            - Боже мой, какая красота. Никакая революция с ней ничего не сделала. Если только не смотреть на человеческую грязь, которая толчется понизу... Хорошо, что начинаются белые ночи, и можно гулять долго-долго...

            - В какую сторону пойдем? Я вас потом провожу.

            - Тогда пойдемте пока подальше от дома. Туда, видите, где синий купол. Я в той стороне еще не бывала.

            Та же новая для меня уверенность, что побудила меня предложить Маше прогулку, удержала вопрос, который я еще недавно бы задал, но она сама заговорила о Малахове.

            - Вы думаете, не будет ли Малахов беспокоиться? Едва ли, я нередко выхожу вечерами, он привык. Кроме того, у него есть любовница -  Ольга, вы должны помнить, наша соседка по квартире. Я не огорчаюсь. Я вам говорила, я ему благодарна, но у нас с самого начала сложились совершенно другие отношения.

            Чувство глубокого благоговения, которое я испытывал незадолго до этого в компании Ольги и ее подруги (и которое я могу вызвать в памяти даже сейчас) никуда не делось. Ее нагота оставась каким-то образом отделенной для меня от идеи телесной близости (возможно, потому что я не знал, каким образом я мог бы перейти разделявшую нас границу). В силу этого и идея о том, что кто-то другой – в данном случае, Малахов, может иметь доступ к ее большому, естественному в каждом движении телу, оставалась для меня чистейшей абстракцией. Слова Маши не вызвали во мне никакой ревности. И я не в силах разобраться, был ли я в состоянии влюбиться в Машу, или только испытывал сильное любопытство к ее необычной судьбе, усиленное благодарностью за доверие и откровенность.

 

            На набережной Фонтанки было довольно много гуляющих. Подвыпившие, но благодушно настроенные рабочие с женами или подружками в косынках, небольшие компании, иной раз с гитарой или с гармонью. Внизу на реке колыхались плоты, плавали лодки; наверху вдоль гранитной набережной иногда проезжали извозчики; а по небу желтым и розовым разливался закат. (Иногда питерское небо достигает изумительной тонкости оттенков, но в тот вечер они были скорее грубыми, напоминая пышную раскраску большого заварочного чайника.)

            - Какой Питер все-таки красивый город. Зимой, конечно, здесь ужасно, но летом... Жаль, что я не здесь родилась. А вы?

            - Я здесь... Я почти и не выезжал. Жил с родителями, так что и город знаю не очень хорошо. Ездили летом на дачу, раз в Крыму был. Пару раз с отцом путешествовали на его машине.

            (В рамке памяти: покрытое гравием шоссе, тоннель из старых лип в каждой деревне, уходящий в закат. Шлейф пыли сзади...)

            - А что, в будущем у каждого – по автó?

            Я улыбнулся абсурдности этой мысли.

            - Ну что вы. У нас был старый “москвич”, отец купил его недорого и все время ремонтировал.

            - Купил?! – Маша явно удивилась.

            - Да. Это все пустые разговоры, что деньги отменят.

            Маша задумалась.

            - Я, по-моему, уже спрашивала ... в других обстоятельствах. Тогда вы не ответили. Скажите, вы можете вернуться в свое время?

            - Честное слово, я не знаю. Я родился в 58 году, это не так уж далеко. Мне кажется, что  я доживу... Может быть, даже встречу себя самого, только не стану признаваться, кто я.

            - А я не знаю, хочу я жить так долго или нет. Одно время вообще не хотела.

            - Знаете, Маша, центр, где мы сейчас гуляем, изменится совсем мало. Торцы деревянные пропадут – бабушка мне рассказывала, что в 24 году было наводнение и они все всплыли. Потом большую часть улиц заасфальтируют.

            За городом все изменится гораздо больше. С финнами будет война в 40 году, Карельский перешеек станет нашим. Мои родители несколько раз снимали там дачу. Там где сейчас дачные места – Шувалово, Озерки – понастроят “коробок” – это дома многоквартирные...

            Маша достала свободной рукой папиросу, попросила прикурить у какого-то рабочего с костлявым,  обтянутым землистой кожей лицом и гитлеровскими усиками.

            - Мне так приятно вас слушать. Вы рассказываете совершенно фантастические вещи, вроде Герберта Уэллса, но в вашем будущем нет никакого блеска. В него веришь. От этого становится легче жить. Почти примиряешься с тем, что на самом деле.

            Знаете, мне долгое время казалось, что у меня нет тела. То есть, оно есть, но оно какое-то мертвое, будто сделано из глины. А сейчас вроде ничего. Черемуха цветет, слышите запах? Первый раз обратила внимание. Давайте найдем, где это.

 

            - Нет, не надо ломать, жалко. К сожалению, уже темнеет, наверное, надо поворачивать...

            - Наверное... – Маша крепко сжимала мой локоть. Я испытывал легкость и увенность, но ничего от нее не хотел. Уж во всяком случае не хотел, как могли бы сказать в то время, “овладеть” ею. Фрейдисты сказали бы, что я сублимировал свои низкие желания – что ж, очень приятное состояние. Но думал я в тот момент о своих родственниках, так как меня осенила идея, что мои бабушка с дедушкой должны быть еще очень молодыми и я мог бы попытаться их найти. Добавлю – мог бы попытаться, но не решился. Не в этом ли – главная моя черта?

 

            ...Мы снова вышли на набережную Фонтанки, где еще было довольно светло. На начинающем темнеть небе виднелись серп и звезда.

            - Полюбуйтесь, чистое мусульманство, - сказала Маша. – Все основные символы берутся прямо из природы.

            К тому моменту, когда мы вернулись к зданию с оргáнными подворотнями, разговор переключился на математические символы и их происхождение. Шли мы не торопясь, и сумерки заметно сгустились, а за арками в глубине двора было уже совсем темно. Гуляющие тоже сильно поредели.

 

            В этот момент в черной глубине двора раздался омерзительный скандальный женский крик. Вековая, отчаянная, бессильная ненависть, замешанная на алкогольных парах – слова почти неразличимы (даже матерные). Ответом было звериное мужское рычание, затем – тупой звук удара. Крик перешел в визг.

            - Это его голос, - сказала Маша. Она вырвала из-под моего локтя свою руку и быстро пошла в темноту. Вся моя уверенность меня оставила – но я не чувствовал и страха. Я просто не успел ничего почувствовать, хотя как-то механически последовал  за нею.

            - Маша...- не знаю, слышала ли она меня. Снова свирепое рычание. Еще один тупой удар, от которого у кричащей женщины перехватило голос.

            В этот момент впереди быстро один за другим раздались три выстрела. Оранжевые вспышки показались мне очень длинными. Стало тихо.

            - Бляха-муха, - сказал кто-то испуганно высоко над нами.

            Что-то тяжело упало. Женщина завизжала снова.

 

            Теперь ее животный визг, казалось, наполнял всю Вселенную. Мои глаза несколько привыкли к темноте. Я различал силуэт Маши с полуопущенной рукой. Другой силуэт служил источником визга и третий (хотя, возможно, это уже воображение)  грузной кучей лежал у ее ног.

            Несмотря на визг, отчетливо были слышны голоса сверху.

            - Милицию надо позвать! - сказал возмущенно женский голос.

            - Ты что, тоже пулю захотела? Не высовывайся.

            - Свет у кого-нибудь есть?

            - Шпана проклятая.

            Я оказался рядом с Машей. Она схватила меня за руку и потащила в глубину проходного двора под внутреннюю арку.

 

            Когда мы вышли на улицу недалеко от пивной, она уже убрала пистолет. Из полуоткрытой двери падал желтый луч, но улица казалась пустынной. Мы пересекли ее и снова нырнули в пахнущий погребом проходной двор. До самого дома на Мойке – через два дома от Пушкина – мы так и не сказали друг другу ни слова, хотя несколько раз мне казалось, что Маша хочет заговорить, и я чувствовал, что должен был бы заговорить с ней сам, если она этого сделать не в силах.

 

6

           

Дома по-прежнему не было никаких признаков пристуствия Феликса. Я решил было выпить чаю (травяного, от Ольги), но чай не пился. Я ушел к себе в комнату и лег, не раздеваясь, на кровать. До возвращения домой я оставался почти таким же бесчувственным, как и во время события (не считая чувства вины, что я не заговорил с Машей). Но теперь ко мне вернулась способность думать, и моя тревога лезла вверх, как ртуть в градуснике.

Несмотря на поздний час в сети было электричество. Я лежал на спине и смотрел на тусклую лампочку без абажура. На потолке виднелись разводы, что делало его похожим на замерзшее озеро. Изголовье железной кровати упиралось в стену около окна. По диагонали от меня стоял пустой шкаф, широкой спиной отгораживавший кровать от двери. Еще из мебели имелись тумбочка и стул.

Возможно, это описание следовало бы повторить столько же раз, сколько мой взгляд возвращался к каждому из предметов, каждый раз немного увеличивая напряжение, это лучше передало бы мое тогдашнее состояние.

Впрочем, я несколько раз засыпал, но сон не оставлял ощущения протяженности во времени, скорее, черной вспышки или мгновенно забывающейся при пробуждении агонии в объятиях удава (память о змеиных кольцах оставалась). Между вспышками я пытался здраво обдумать происшедшее, но не был способен к этому.

О, у меня были аргументы! Они возвращались ко мне с настойчивостью, но не убеждали. Мне хотелось одновременно заплакать, заорать, что-нибудь разбить, и вместе с тем я с какой-то тусклой, как моя двадцатисвечевая лампочка, ясностью осознавал полную бессмысленность всех этих действий, не способных ничего исправить по существу.

Я, собственно говоря, не принимал в деле никакого участия. Очевидно, что грязный тип, который избивал свою подругу, вполне мог бы даже и убить ее. Выстрел Маши предупредил убийство женщины. Если будет расследование, оно скорее всего пойдет по линии обычной уголовщины, на что едва ли кто-то заинтересован тратить столько же энергии, сколько тратится сейчас на политику. Криминалистика еще далека от того уровня, которого она достигнет ко второй половине двадцатого века. Способны ли криминалисты двадцатых годов идентифицировать пистолет по пуле? Даже если да, его тайно привезла с собой Маша, значит, он не зарегистрирован в милиции...

Да, но ... вот Маша вырывает свою руку из моей, вот она быстро идет в глубину двора...Как остновить ее?  А что она будет делать  дальше? Маша – не совсем нормальна. Расскажет Малахову, сама сообщит в милицию, все скроет? А что должен делать я? Мне абсолютно нет дела ни до какого отдаленного будущего, мне бы уцелеть сейчас...

 

Рассвет принес мне некоторое облегчение. Убавил силу страха и прибавил весомости аргументам здравого смысла. На время восстановил равновесие между ними. Я убедил себя, что случившегося не изменишь, и покамест самое разумное -  ждать, что будет дальше.

 

Днем я встречался с Малаховым, который передал мне для редактирования новые творения рабкоров. Он выглядел измученным, но не стал говорить о том, что было тому причиной и что, как я предполагал, должно его беспокоить.

Вместо этого он напомнил мне о намеченном на завтра совещании молодых сотрудников и даже заканчивая разговор, не глядя на меня еще раз настойчиво повторил: “Приходите.”

По сложившемуся уже обыкновению, я не стал задерживаться в редакции. Рукописи в то время часто действительно были написаны от руки, на плохой бумаге довольно разнообразных форматов (например, неровно нарезанной оберточной). Я свернул их в трубку (листки меньших размеров -- внутрь) и пошел домой.

День был какой-то болезненно жаркий (солнце еле пробивалось сквозь дымку). От подворотен пахло помойкой. Несколько раз меня обгоняли автомобили (в те годы они как правило принадлежали чекистам или партийному начальству).

Вернувшись в квартиру, я не  обнаружил никаких следов присутствия Феликса, и расположился на кухне. Работа над рукописями шла туго (мрачные мысли снова начали сгущаться по углам), поэтому когда в дверь позвонили, я обрадовался. Звонок у нас был механический, вертушка с надписью “прошу звонить”, и  чувствовалось, что его повернула женская рука.

 

     На площадке в солнечном луче стояла вентрилокистка Полина. На ней было легкое платье в цветочек и парусиновые тапочки.

 

            - Ой, - сказала она. – Мило как - я вас застала. А у меня сегодня в цирке день свободный, пошла гулять, давай, думаю, загляну. У меня память на места - абсолютная, я сразу вас нашла. К вам зайти  удобно?

            При второй встрече желание услышать, как она пользуется своим искусством, было уже гораздо менее навязчивым (в дальнейшем оно совсем сошло на нет). Зато мне почему-то очень захотелось вновь увидеть ее круглящийся живот.

 

            Когда она говорила, у нее на щеках появлялись ямочки.

            - Я тапочки сниму, да?

            - У нас не метено, не надо.

            - А вы одни? С вами ведь калека такой был, Феликс, да? Напоите чаем?

            - Напою. Феликса пока нет, я его со вчерашнего дня не видел.

 

            Мы прошли на кухню. Я зажег керосинку и поставил жестяной чайник.

            - Только чай у меня от Ольги, травяной.

            - Она тоже к вам собиралась заглянуть. У нее до вас дело какое-то важное. Я к ней в обед заходила. Только она не сказала, когда. Она не хочет, чтобы об этом знал Малахов...

            - Жаль, что Феликса нет. Я же ему зайти обещала, думала, как раз обещание выполню.

            - А я думал, что вы ко мне зашли.

            - Ну конечно, и к вам и к нему. Он же калека, ему было бы приятно.

 

            - Пол у вас какой грязный. Можно, я помою?

            - Ну что вы, не надо.

            - Не, я обязательно помою. Допью чай и помою.

            - Неудобно. Я сам потом помою.

            - Да не волнуйтесь вы, я опытная. В восемнадцатом году наш цирк на Украине застрял, тогда у нас хозяин был, все думал подождать, посмотреть, чем дело в Питере и в Москве кончится. А на Украйне тут такое началось! Я-то светленькая, с-под Ярославля, мне проще, а клоун у нас чернявый был, так его петлюровцы спьяну зарубили. Хозяин, правда, через Крым удрал. Я у белых поломойкой в штабе три месяца работала. Мне офицер во Францию бежать предлагал, замуж выйти.

            - А вы отказались?

            - А что бы я там делала? Французов у меня в родне нет, да и врал он наверное. Продал бы в бордель в Румынию. Или в Турцию. Когда они отступать начали, я осталась. У большевиков тоже штаб был, я и у них полы мыла. Дурочку немножко ломала. Ну а потом сюда добралась.

            - Не приставали?

            - Не без этого. Но сифилиса у меня нет, Бог миловал.

 

            Не знаю, зачем я воспроизвожу по памяти эти разговоры. Может быть, чтобы вызвать из памяти все остальное, что не передашь словом. Во всяком случае, это не стенограмма. Слова вспыхивают и прогорают, как сухая трава вокруг вросшего в землю валуна.

 

            У Полины удивительной, боттичелиевской красоты ноги с динными пальцами. Она завязала косынкой волосы, высоко подоткнула платье, нашла тряпку, ведро и принялась мыть пол на кухне, болтая о том, как это хорошо, когда в доме есть водопровод. Наблюдая за ней, я таял, как воск, во мне плавилось то, что не успело расплавиться накануне. Тут пришел Феликс.

 

            Феликс был навеселе. Волосы и борода его были встрепаны, лицо красно. Он распространял запах перегара, и вид имел человека в стадии  самодостаточного веселья.

            Он встал на пороге, покачиваясь на плохо держащих массивное туловище ногах и уставился на Полину, которая грациозно разогнулась, вполоборота посмотрела на него, улыбнулась и молвила: “Здравствуйте, Феликс. А я вот ждала, ждала и решила пол помыть,”- после чего повернулась к нему задом и продолжала мытье, мне (с моей стороны) оставляя любоваться розовыми пальцами, ключицами и (иногда)  округлостями в вырезе платья.

            - Ну и дела. Прямо Елена  троянская, - удивленно протянул Феликс.

            - Я не Елена, я Полина. Сейчас домою, уж немного осталось.

            - Ты нас извини, мы тут с Гошей вдвоем живем, полы редко моем... Ну ты и мастерица.

            - Дело нехитрое.

            - Я наслежу, - Феликс с сомнением посмотрел на свои ботинки с подвязанными веревкой подошвами.

            -  Пол все одно чище будет.

            - Давайте лучше выпьем, - он извлек из глубокого кармана почти пустую бутылку. – Самогон. Как слеза, я пробовал.

           

            На пальто у Феликса не было пуговиц. На брюках их тоже не хватало. В просвете виднелись голубоватые подштанники и низ рубахи. Из-за того, что он стоял ровно позади Полины, которая все еще возила тряпкой по полу, эта подробность хорошо мне запомнилась.

 

            - Сейчас Ольга придет. Я ее видел, она бублики покупала. – Феликс по стеночке пробрался к столу и опустился на заскрипевшую под ним табуретку.

            Полина протерла за ним, отжала в ведро грязную тряпку и ополоснула руки в раковине.

            - Хорошо у вас! Водопровод. И гальюн наверное есть, да?

            - Есть, как же. – Феликс почесал живот под рубахой.

            - Я в Коломне живу, так у нас колонка во дворе и гальюн там же.

            Полина собрала со стола стаканы из-под чая и ополоснула их. Нашла третий. Феликс распределил остатки самогона.

            - Ольга все равно не пьет, я прав?

            - Прав...

            - Так что давайте допьем, чтоб ей не обидно было.

            Мы выпили и Феликс убрал бутылку. В дверь позвонили.

            - Это, наверное, Ольга. Вы откроете? Где у вас еще стаканы? Феликс?

            Я вышел.

 

            Вчетвером с Ольгой мы выпили чаю с бубликами.

            - Нам надо поговорить наедине. Пойдемте к вам, Гоша.

 

            - Вы видели вчера Машу?

            - Да, вечером. Когда я вернулся после нашей поездки, я нашел от нее записку.

            - Вы ее ничем не обидели?

            - Нет – а почему вы спрашиваете?

            - Что-нибудь случилось – не из-за вас, а вообще? Она очень странная, вчера вечером и сегодня. Говорить не хочет ни с кем.

            - Она и вообще-то не очень разговорчивая.

            - Малахов говорит, что она была такая, когда он ее встретил. Он считает, она не совсем нормальна. Но вы скажите прямо – что-то произошло?

            - Была очень неприятная сцена. Хулиган избивал женщину. Оба пьяные. Я не решился вмешаться. Мы ушли.

            - И это все?

            Я пожал плечами.

            - А что вы хотите? Как она должна после этого ко мне относиться?

            Мы несколько секунд в упор смотрели друг на друга. Не думаю, чтобы Ольга могла прочитать в моих глазах правду, но что я  не все сказал – наверное. Она вздохнула и первая отвела взгляд.

            - Я знаю, вам хочется видеть Машу, но заходить к нам пока не стоит.

 

            На кухне не было ни Феликса ни Полины. Мы выпили еще чаю, Ольга ополоснула посуду.

            - Мне пора.

            Я проводил ее к выходу.

            - Дайте знать, если что...

            - Хорошо. – она протянула на прощание загорелую руку.

 

            Я забрал с кухни рукописи и пошел работать в комнату. Через некоторое время раздался шум воды в туалете. Я подумал, что это Феликс, но в комнату постучали – не успел я подняться, как дверь приоткрылась. На пороге стояла Полина.

            - Вы за мной закроете?

            - А где Феликс?

            - Заснул. Он же выпимши.

            Я поднялся. У выходной двери мы задержались.

            - Вы еще зайдете?

- Зайду, наверное. – Она смотрела на меня как-то слишком понимающе. Губы ее соблазнительно приоткрылись...

- Можно вас поцеловать?

- Нет, нет, - она решительно замотала головой. – Не выдумывайте. Нечего! Терпеть не могу поцелуев.

- Тогда руку, - я взял ее узкую кисть, покрытую веснушками, и поднес к губам. Руку она отнимать не стала, но хихикнула.

- До свидания.

 

 

====================================================================================

Назад                                        <<< 01 02 03 04 05 06 07 08 09 10 11 12 13 14 15   >>>                                          Далее