|
Новая тетрадь (после войны)
1
В начале шестидесятых я познакомился с Дмитрием Ивановичем, скульптором, который специализировался на изготовлении Лениных. Тем самым, у которого была мастерская во дворе около университета. Собственно, он оказался приятелем И. А., который нас и познакомил. Он был одним из первых горожан – потом таких стало много – купивших дом в наполовину обезлюдевшей деревне на берегу тихого лесного озера. Деревни пустели в связи с бегством молодежи, в связи с «укрупнением колхозов». Иногда, чтобы заставить людей переселяться, отключали электричество, закрывали магазины, прекращали подвоз продуктов. В деревнях, где еще оставались жители, дома стоили копейки.
Дмитрий Иванович приобрел свой дом, самый большой в деревне, несколько лет назад, и за это время успел обжиться, обрасти хозяйством. Каждый год, приезжая месяца на четыре, он что-нибудь переделывал, добавлял.
Для горожан, у которых были автомобили, отдаленность не была помехой. Наличие «средства передвижения» помогало наладить отношения с местными жителями. Стоило Дмитрию Ивановичу выкатить машину из сарая, служившего гаражом, к нему обязательно подходили соседи с просьбами привезти то или это из магазина. В самой деревне, за малостью ее, магазина не было, хотя раз в неделю приезжала автолавка. Но автолавка, например, продавала не больше двух батонов в руки (чтобы дешевым хлебом не кормили скотину). Жили в ней теперь в основном пенсионеры, поэтому (а может, и из-за пристутствия Дмитрия Ивановича, который, разумеется, не забывал и о колхозном начальстве) электричество никто не отключал. Все-таки он был известный скульптор, член Союза... Деревня называлась Цапельки.
Спокойный И.А. Без дерготни, без нервного тика. В этот приезд он даже почти не занимается своми формулами. Спокойный Д. И. – плотный, бородатый, с намечающейся лысиной, пока еще – размером с пятачок. Его толстая жена Марья Сергеевна (ее чистые трусы – слишком обветшавшие, чтобы носить – с успехом использовались для хранения сушеных грибов). Чем-то она напоминает мне Ольгу. Ольге, конечно, если она осталась жива, сейчас намного больше – Марье Сергеевне лет сорок пять, она спокойнее всех. Так и должно, наверное, быть – ведь она четвертая (или пятая) по счету жена творца с большой буквы, каковым считает себя ее супруг. Каждое утро после завтрака она позирует Д.И. в просторной мастерской, под которую переоборудована половина верхнего этажа дома.
Вблизи Цапелек – горловина, где наше озеро перетекает в другое. На другом берегу белеет полуразрушенная церковь. Туда можно переправиться на лодке. За церковью, под навесом, ствол дуба с дуплом, в котором некогда жил какой-то местный святой.
Чистое озеро идеально для купания. Дом Д.И. стоит в стороне от деревни, поблизости за камышами прячется свой песчаный пляж. Купаемся мы обычно вечерами, в сумерках (деревенские, даже летом, ложатся рано). На теле у И.А. несколько мелких шрамов. У Д.И. один, но огромный, разрезающий почти пополам толстую ляжку. У меня, кстати, тоже есть след от пули на левом плече.
Обмениваясь беззубыми шуточками, мы входим в воду. Даже И.А., в обычное время стеснительный, соглашается, что в это тихое и теплое время, и в этом благодатном озере, купаться без ничего, конечно, лучше.
Марья Сергеевна выглядит монументально. Не удивительно, что Д.И. лепит с нее работу, которая будет называться «Сила земли» или что-то в этом роде. И при этом чем-то – улыбкой, манерой двигаться, нести себя, она так напоминает Ольгу...
2
Дети М.С. и Д.И. обычно остаются в городе, но сегодня вечером они должны появиться. Накануне М.С. ездила в соседнюю деревню на почту, звонила в Ленинград, как она делала каждую неделю. Они будут не одни, со знакомыми, у которых есть машина.
И.А. садится с Д.И. резаться в шахматы ( у Д.И. есть шахматные часы), а я ухожу в лес. Как всегда, как в юности мне нравятся одинокие прогулки, никуда от этого не деться. Шахматы нравятся меньше. За деревней – сосновый бор, дальше – желтое поле. У дальнего его края – березовые рощицы-колки, и снова сосновый лес. Поле пересекает грунтовая дорога, через несколько километров она выходит на шоссе, ведущее на Псков. Но на этот раз я не собираюсь гулять. Мне необходимо поговорить с... лесом? полем? небом? Людское общество будет мне только помехой. Собственно, у меня один вопрос. Не такой смертельно важный, как «быть или не быть», попроще – ехать или не ехать. Гибель мне, наверное, не грозит, но все же ехать – значит проявить неосторожность.
Еще по дороге в Цапельки с И.А. я понял, что мы окажемся почти в тех же местах, где в детстве я отдыхал вместе с отцом. По срокам получался вроде бы год нашей первой семейной поездки, о которой я помнил мало – в дороге тогда меня укачивало, в лесу я быстро уставал, хорошо запомнились мне лишь окрестности нашей палатки и то, как я строил на берегу озера песчаные замки и полдня обстреливал их издали галькой. Мы ездили с отцом на Псковщину несколько лет подряд, последующие наши путешествия я помнил лучше. Имя «Цапельки» в памяти сразу отозвалось, деревня была где-то недалеко. Несколько дней размышлений – так же, как сегодня, я уходил один в лес – и в голове у меня нарисовалась карта. Можно поехать и посмотреть на самого себя.
В детстве мне запомнилась только одна встреча – старик, кольцо на руке... но ведь настоящей встречи сейчас и не будет. Я просто проеду мимо. Лучше на мопеде, который можно попросить у Д.И.... «Москвич», на котором мы с И.А. приехали из Питера, лучше не трогать. А вдруг что-нибудь случится, и я все испорчу? Ведь зимняя встреча, та, лицом к лицу, еще впереди. Ребенком, я запомнил только, что мимо нашего лесного лагеря время от времени кто-нибудь проходил или проезжал, причем чаще всего именно на мопеде. Машина привлечет слишком много внимания. Благоразумнее всего не ехать, но надо же мне проверить, все ли в порядке с моей семьей... - Ехать? – спрашиваю я у пахнущего горячей хвоей бора. - Ехать? – спрашиваю у поля. - Ехать? – спрашиваю у кучевых облаков над дальним лесом. Прямого ответа нет, но меня охватывает глубокое спокойствие. Покорность судьбе. Будь что будет... Наверное, ехать можно.
Я возвращаюсь к Д.И. и прошу у него мопед.
3
Переодеваюсь, чтобы не привлекать внимания. Засаленная кепка, выгоревшая брезентовая куртка, резиновые сапоги до колен, в которые заправлены брюки. В сочетании с выросшей за месяц бородой, примерно того же колера, что и куртка, я не так уж сильно отличаюсь от местных стариков – тех, кто помоложе. Пристраиваю на багажник кошелку. Чем я не грибник? Заправляю доверху бензобак.
Мопед бодро бежит по дороге, пересекающей поле. Именно в этих краях, отдыхая летом с отцом, я впервые задумался о смерти. Правда, не в самый первый приезд, а позже, когда мне было уже лет двенадцать. Эти мысли обрушились на меня, прижали к земле, все лето я только и думал о том, что мне когда-нибудь предстоит исчезнуть. Для них не было какого-то очевидного повода, вроде кончины любимого родственника. Вспоминаются «Вороны над полем» Ван Гога, альбом, купленный отцом. Двенадцатилетним ребенком я шел вдоль края поля, очень похожего на репродукцию в альбоме, перекрикивался с отцом, предпочитавшим искать грибы в глубине леса, и думал о самоубийстве. Смешно... Жить ведь так интересно...
Каждой скорости, каждому способу передвижения, соответствует свой образ движущегося мимо мира. Идя пешком, думаешь о спусках и подъемах, кочках и тропинках, в любой момент можешь остановиться, рассмотреть не спеша то, что тебя заинтересовало, сменить направление. На мопеде элементарная единица – это, скорее, однообразный отрезок дороги. Развилка. Кончилось поле, начался лес. Что ждет за поворотом? На автомобиле запоминаешь отрезки шоссе от одного поселка или городка до другого, перекрестки, посты, где могут проверить документы, в городе запоминаешь светофоры. Чуть подальше от дороги могла бы стоять хорошо нарисованная декорация. Свернуть в сторону, проверить, что там – слишком хлопотно.
К слову, когда едешь на мопеде Д.И., тоже лучше не останавливаться – он может не завестись.
Несколько полей, березовых рощ, полос смешанного леса - и слабо наезженная проселочная дорога выводит меня на «гребенку» Псковского шоссе. По ней надо проехать несколько километров и свернуть на другую грунтовку. Та приведет в деревню, которая называется Сосновка (такую же наполовину заброшенную, как Цапельки), но продолжается за ней, постепенно сходя на нет, по берегу озера. Там должен стоять наш семейный палаточный лагерь.
У отца бы почти такой же «москвич», как у И.А. Отличавшийся только цветом. Я еще издали замечаю между стволами боровых сосен ярко-зеленое пятно. Значит, я не ошибся. Я боялся, что мог перепутать время, насчет положения в пространстве у меня не было никаких сомнений. Моторчик трещит, борясь с песчаной колеей. Дорога здесь идет по краю заросшего кустами откоса. К озеру от лагеря ведет пологий спуск. Отец сидит за самодельным столом, на котором разложены детали фотоаппарата. «Киев». За его спиной – оранжевая польская палатка. Рядом – зеленый «москвич». По другую сторону от досчатого стола – холодное кострище, рядом что-то варится на примусе. Ни меня самого, ни мамы не видно. Правда, сквозь кусты на берегу виднеется детская фигурка. Отец провожает меня равнодушным взглядом.
Я проезжаю дальше, насколько позволяет дорога. Останавливаю мопед, пытаюсь искать грибы. Не до них - нервы. Сразу же возвращаться назад мне кажется фарсом, но бродить по лесу с кошелкой, приехав не за этим – точно такой же фарс. Я запрещаю себе всякую попытку незаметно приблизиться к лагерю, как бы сильно не было искушение. Возвращаюсь на берег к мопеду. Обычно я не курю, но по такому случаю одолжил у Д.И. начатую пачку. Дымок плывет над озером. Есть тут поэтическая справедливость? Вернуться во времена своего детства, и не иметь возможности ни стать таким, как был, ни даже зайти к себе домой?
И запах дыма сигаретного Сквозь холод комнаты плывет,
как написал в поздние годы Феликс – или я, подражая Феликсу, он ведь не пережил войны. Единственная дозволенная встреча лицом к лицу с собой мне еще предстоит.
Выкурив две сигареты, я решаю, что можно возвращаться. На этот раз все трое – отец, мать и ребенок лет восьми в панамке, сидят за грубо сколоченным столом и обедают – идиллия, семейный портрет. Все провожают меня равнодушными взглядами.
4
Около сарая рядом с усадьбой Д.И. стоит необычная двухцветная «волга» - красивое сочетание светло-серого и голубого. Наш «Москвичок» притулился сбоку. Ворота сарая приоткрыты. Как рыба из воды, оттуда выглядывает «победа» Д.И. Меня никто не встречает. Стол накрыт на обширной веранде. Оттуда доносится ленивый гитарный перебор. За столом – четверо молодых людей. Двое – дети Д.И. – его дочка Аня, слегка похожая на японку (она учится на восточном факультете) и сын Дима – это он, бровастый, смуглый, перебирает струны гитары. Он учится на гинеколога. Их приятелей – рыжую, в веснушках, девушку и лощеного, голубоглазого, светловолосого, аккуратно причесанного на косой пробор, парня, я вижу впервые. Юноша одаряет меня широкой улыбкой американского актера. Все одеты по городскому, но он – лучше всех. На нем – заграничная вельветовая кофта, светлые брюки, и – верх несоответствия обстановке – аккуратно завязаный галстук. И.А. сидит рядом с молодежью, а Д.И. и М.С. – на противоположном конце стола. Между двумя группами умещается целая нейтральная полоса. Похожий на медведя Д. И. несколько секунд смотрит на меня, не узнавая. Потом затуманенный взгляд проясняется. - А, Гоша... Знакомься, - широкий взмах в сторону молодежи, - Мои дети... Дима прерывает гитарный перебор. - Мы знакомы, - говорит Аня. - Вера, - представляется рыжая девушка. - Плюс – дипломатический корпус на родительской «волге». Зовут Виктóром, не какой-нибудь а ля рюсс, - завершает представление Д.И. Виктóр на мгновение встречается со мной глазами. Взгляд у него холодный, оценивающий. Мне кажется, что мой собственный затрапезный наряд его скорее забавляет. - Выпей, - Д.И. наливает мне стопку водки. Я выпиваю, и сажусь посередине «нейтральной полосы».
Дима снова берется за гитару. Ты
слышишь, шлепает вода лежат,
как мертвые, лицо Когда
я, милый твой, умру, (Со стариковским занудством я разыскал позже и выверил текст этих стихов. Здесь они переданы, конечно, не по памяти, а по одной из самиздатовских рукописей. Но на веранде у Д.И. они были для меня знаком, что «близится срок». Я помнил, что слыхал их еще в самой смутной юности. Я возвратился в свое время, тот десяток лет, которые только и мог считать своей «духовной родиной».)
- Выпейте лучше вина, - говорит Аня. – Настоящее французское. - Дипломатического разлива, - ворчит Д.И., наливая себе водки. - После водки он букета не почувствует, - говорит Виктóр. - Буке-ета! Кислятина. Георгий, а ты сам -- что предпочитаешь? - Я бы попробовал. - Виктóр прав, папа, - вмешивается Аня. – Вина всего одна бутылка, а водки у тебя сколько? И мы вино все уже перепробовали. - Не только водки. Есть еще портвейн, массандровский. Много! – поправляет Д.И. - Я сохраню верность портвейну, - говорит И.А. - Тоже, - говорит Дима. - Нам послаще, - говорят в один голос рыжая девушка и Марья Сергеевна.
Виктóр наливает мне, Ане и себе. Дима – себе, рыжей девушке и М.С. Аня наливает портвейна И.А. Я пью за здоровье Лиды в Париже, не произнося вслух ее имени.
Дима отхлебывает портвейна. Начинается новый речитатив, сопровождаемый гитарным перебором.
Мостика профиль горбатый, Милая, тих, как всегда. В красную дырку заката Ветер вдевал провода.
Бедный, неласканный, старый, Скоро устав на земле, Кто-то качался кошмаром Повиснув в трамвайной петле...
Короче, был чуть синеватый Вечер, знакомый до слез – Тихий, как серая вата, Скучный, как запахи роз...
Поначалу я подумал, что рыжая девушка – подружка дипломатического юноши, на самом деле она относится к сфере влияния Димы, а Виктóр ухаживает за его сестрой. Но И.А. тоже ест глазами Аню... Спрашивается, куда смотрит, что замечает и что об этом думает ее отец.
Во всяком случае, он продолжает подливать себе водки. Это простейший способ уйти от ответов на неприятные вопросы.
И.А. отлично знает о художественных пристрастиях Д.И. Но приоритеты поменялись -- он пускается в рассуждения о французском сюрреализме, очевидно, желая произвести впечатление на Аню. Ей интересно, ее глаза блестят, она улыбается. Виктóр подключается к спору. Его точка зрения не так уж глупа – люди хотели привлечь к себе внимание, не слишком заботились о выборе средств, им это удалось, скандал, как способ стать знаменитым – метод известный, стоит ли ломать копья по такому поводу...Правда, подобная рассудительность со стороны молодого человека, не лучший способ отвлечь внимание подруги от интересного собеседника... - Ну, не скажите, - возражает И.А. – Тогда почему же их уважали создатели новой физики? Д.И. мрачно молчит, не принимая участия в споре.
Впечатление произведено, но достигнутого И.А. кажется мало. Он язвительно прохаживается по поводу художественных пристрастий Хрущева.
Д.И. молчит, оседает, наливаясь с каждым новым стаканом свинцовой тяжестью. До взрыва, однако, дело не доходит. Водка действует быстрее. В конце концов я помогаю Марии Сергеевне увести наверх пьяного Д.И. Она уже несколько раз просила об этом меня глазами. И.А. ее сигналы тоже были адресованы, но он предпочел их не замечать, а остаться внизу с остальными. - Куды вы меня тащите, а? Куды вы меня тащите? Гады, е-мае! – мучительно мычит Д.И., перемежая повторы еле различимым на фоне мычания тоскливым матом.
Д.И. разложен на диване, и М.С. толсто суетится вокруг. Был момент, когда он сопротивлялся так, что трещали стены, и я боялся, что мы вместе слетим с узкой лестницы, но храбрая женщина удержала нас, запирая проход своим телом. Потом он ослаб, обмяк, и только повторял тихо: - Ничего никому никогда, бля...
Накануне он показывал короткий фильм, который снял сам любительской камерой в районе боев на Невской Дубровке. Собачка, вроде пуделя, выкапывает из земли человеческий череп и играет с ним. Объектив скользит в сторону – газета, закуска, бутылка, стаканы... у скатерти-самобранки уцелевшие, подобно Д.И., фронтовые друзья.
Вроде бы все успокоилось, я уже направляюсь к лестнице, но меня возвращает назад мучительный рев. Марья Сергеевна машет пухлой ладонью. «Идите, идите, сама справлюсь...». У лежанки облаком клубится – запах.
.
====================================================================================
Назад
<<<
01 02
03 04
05 06
07 08
09 10
11 12
13 14
15
>>>
Далее |